Повести, рассказы
Шрифт:
Он так боялся опоздать, что заставлял себя заниматься и по ночам.
Сдав последний экзамен, он в тот же день сел в поезд, сам не зная, для чего едет теперь к Дине. Взять ее сюда? Куда? В общежитие? А жить на что? На его стипендию? Институт он окончит только через год. А местечковые девушки, говорила ему Этл, не скрывают своих девичьих тайн от семьи, даже если знают, что семья воспротивится их выбору. Правда, Дина уже не местечковая, она теперь городская... Нет, в самом деле, к чему он туда едет? Надеется вернуть Дину в местечко? Так, должно быть, она и истолкует его внезапный приезд. Цаля не помнит, описывал ли он когда-нибудь в своих письмах
Когда он прибыл в большой незнакомый город, солнце стояло высоко в небе и густая тень, падавшая от стен и высоких каштанов, уже успела исчезнуть с одной стороны улицы. Как каждого северянина, вдруг сменившего свои холодные дождливые края на теплый юг, его сразу потянуло на солнце.
Сойдя с трамвая, он пошел по солнечной стороне улицы. Чем ближе он подходил к дому, где жила Дина, тем медленней становились его шаги. Встреча с Диной, решил он, должна произойти неожиданно и не у нее в доме. Он подождет ее на улице. Может быть, потом ему не придется и в дом к ней зайти. Зачем заходить, если он увидит ее с другим...
И он увидел ее с другим. Они вышли из высоких, широко открытых чугунных ворот, за которыми был виден глубокий двор, чем-то напоминавший дворы на Литейном.
Они пересекли бульвар и пошли теневой стороной улицы. Цаля стоял так близко, а она его не заметила. Как могла она его заметить, если занята была другим! Даже в том, как выглядит этот молодой человек, он не ошибся, когда представлял его себе в дороге. Высокого роста, статный, в светлом костюме. И Дина держит его под руку. Дина была в легкой кофточке без рукавов, в той самой, в которой она тогда снималась. В свесившейся косе — тот же шелковый бант. Была бы с ним фотография, он показал бы ее этому молодому человеку, которого сразу возненавидел всей душой. Пусть бы увидел, как они оба, Дина и Цаля, склонились друг к другу. Это и Дине бы не позволило ответить так, как она может ответить теперь: «Простите, товарищ. Вы ошиблись. Я вас не знаю».
Проехал трамвай. На углу показалась извозчичья пролетка. Что будет, если они возьмут извозчика? Не бежать же за ними. Опасение, что они могут вдруг исчезнуть из глаз, заставило его перейти на теневую сторону улицы и ускорить шаги.
Слишком поздно он спохватился. Прежде чем ему удалось поравняться с ними, Дина и ее спутник вошли в мебельный магазин.
Теперь уже нечего сомневаться. Как он мог сравнивать с «Незнакомкой» этих местечковых красавиц, которые чуть вырвутся из местечка, так сразу теряют всю свою гордость, все свое достоинство? Давно ли Дина знакома с этим молодцом, и уже пошла с ним в мебельный магазин. Пошла, конечно, покупать мебель. Зачем же ему, Цале, теперь прятаться?
Он не успел отойти от двери, Дина вздрогнула и остановилась.
— Цаля, ты? Когда? Откуда? Каким образом? — Она схватила его за руки, потянулась к нему губами. И опять: — Цаля, ты? Когда? Откуда? Каким образом?
И тут же подвела его к молодому человеку, стоявшему в стороне.
— Познакомься. Это мой троюродный брат. Я все еще не верю, что вижу тебя. К нам ты еще не заходил? Вот обрадуются наши! Годл тоже здесь, приехал на несколько дней в командировку. Как удачно, что ты приехал именно сегодня. Завтра ведь выходной,
— Да, — ответил он, смущенно отводя глаза.
— Теперь мы тебя так скоро не отпустим. Каникулы ты проведешь у нас.
— Я должен к концу будущей недели вернуться.
— А я тебя не отпущу. Не отпущу, и все.
— К концу недели мне необходимо быть в институте. — Он прятал от нее глаза, боясь, как бы они его не выдали, и, хотя знал, что услышит в ответ, все-таки спросил: — Ты уже не вернешься в местечко?
— Разве я тебе не писала, что мы совсем оттуда уехали? И не мы одни, многие уехали. В Херсон, в Крым. А я уже несколько дней работаю на чулочной фабрике. Буду работать и учиться на вечернем рабфаке, а через год подам в университет.
— Через год я окончу институт.
— Я знаю. Ну и что?
— А куда вас собираются послать, когда вы окончите?
Не хотел ли троюродный брат, шагавший сбоку, напомнить этим вопросом Дине, что там, куда пошлют ее нареченного, может, даже и рабфака не будет? Или просто так спросил?
Пароход, который утром перевез их на лесистый остров, возвращался в город поздно вечером. Лесной сумрак, казалось, следовал за пароходом, окутывая все, что встречалось на пути: проплывающие мимо деревеньки и луга, утонувшие в реке звезды, огоньки города, рассыпавшиеся по холмам. Рокот волн, хорошо слышный на верхней палубе, где они с Диной стояли, напоминал шум леса перед грозой.
— Я все забываю тебя спросить, — прервала молчание Дина, — что с Этл? От нее уже давно нет писем.
— Этл? Я ее не вижу.
— Вы поссорились?
— Поссорились?
Она, видно, до сих пор думает, что он встречается с Этл, и до сих пор не верит, что он тогда остался в поезде, потому что не успел выйти:
— Ты, я вижу, все еще не веришь, что тогда... Ну как ты могла подумать, что я с ней уехал? Вещи-то мои остались у вас.
Внезапно он раскинул руки и, рывком перегнувшись через перила, словно теряя равновесие, спросил:
— Что бы ты сделала, если б я вдруг свалился в воду?
Дина ничего не ответила, но почему-то он поспешил отвести ее от перил и спустился вместе с нею вниз, где было людно и шумно, как днем на острове.
Когда они сошли с парохода и стали подниматься по бесконечным ступеням в верхнюю часть города, Дина проговорила словно бы про себя:
— И как это мне не пришло тогда в голову?
— Что?
— То, что твои вещи остались у нас.
— Нашла о чем вспоминать.
— Почему же?
Такой он ее еще никогда не видел. На него пахнуло холодом мраморных статуй, прекрасных и строгих, какие стоят в залах бывших княжеских дворцов. Если б он сейчас ушел, исчез, она, кажется, этого не заметила бы. Чем он ее так отдалил от себя? Тем, что перегнулся так низко через перила? Чем он ее так возмутил, что с ее губ исчезла улыбка?.. Но ведь он лишь хотел оправдать Этл, а Дина, видно, поняла это совсем по-другому.
Теперь уж он будет знать: не только гордостью отличаются прославленные местечковые красавицы, но и особым гневом, вспыхивающим тогда, когда задета их гордость. Во всяком случае, она, Дина, которую кудреватый паренек в очках назвал Суламифью, наверняка такая. И он хочет, чтобы такой она и оставалась всегда.