Повести, рассказы

Гордон Самуил Вульфович

— Ну, что я тебе говорил, а? Но, мой кормилец, но! Беги, пока не отбегался. С плугом в херсонской степи так уже не побежишь. Но!

— Дина, ты слышишь меня?

Дина не отвечала. Она, кажется, и не заметила, как он взял ее руку и переплел ее пальцы со своими.

Иоэл обернулся и покачал головой:

— Ох и порки же вы заслуживаете, молодой человек. Знаете, какой был переполох, когда вы пропали? Ладно, скажем, не успели выскочить, но утром-то почему не вернулись? Проспали поезд? Всыпь ему, Динка, да так, чтобы запомнил. Стесняешься?

Я отвернусь. Надери ему уши, он заслужил. Не гляди, что ты из местечка, а он ленинградец. Но, кормилец мой!

Мороз подхватывал прозрачные капельки, катившиеся из Дининых глаз, и превращал их в серебряные шарики.

— Дина, — он прикоснулся губами к ее ресницам, к щекам, — Дина! — Если б не Иоэл, он взял бы ее на руки и шел бы так по белому искрящемуся полю, пока ее губы, милые обиженные губы, снова не сложились бы в улыбку.

— Если бы я знала, что с тобой ничего не случилось...

Это был не ее голос.

— Ну что могло со мной случиться?

— Я думала, что ты... не дай бог... — Тяжело вздохнув, как вздыхают дети, когда наплачутся, Дина положила голову на его плечо.

Она рассказывала, и ни солнце, светившее прямо в глаза с голубого морозного неба, ни сверканье снега на белом поле не мешали ему ясно представлять себе вчерашний вечер и все, что происходило с Диной после того, как ушел поезд.

...Держась за поручень, Дина бежала рядом с вагоном. Потом красный огонек последнего вагона погас в темноте, как гаснет под пеплом дотлевающий уголек, заглох и шум колес, перестали гудеть рельсы, а она все бежала и бежала.

Ее остановил громкий голос Иоэла:

— Дина, а Дина?

Иоэл, видно, не сразу ее узнал, потому что, уже перешагнув рельсы и подойдя к ней вплотную, он переспросил:

— Дина, ты?

— Его нет.

— Это ты от станции сюда бежала искать его? Ай, ну прямо дитя малое.

— Его нет, Иоэл.

— Вижу, что нет. Черт знает что, смех да и только. Уехал, стало быть. Вот так история.

— Уехал? — повторила Дина. Это было для нее неожиданностью. Не об этом она думала, когда бежала за поездом. О, если б Цаля и вправду уехал с Этл! Если б она была в этом уверена! Но что, если он соскочил на ходу и — не дай бог... Должно быть, она произнесла это вслух, потому что Иоэл стал оглядываться и прислушиваться к малейшему шороху.

— Уехал?

Иоэл, не зная, как ее успокоить, попробовал превратить все в шутку.

— Ну прямо и смех и грех. Он, видно, думал, парень твой, что тут у нас, как в Ленинграде. Поезд будет стоять и ждать, пока он разложит по полкам весь багаж. И зачем Этл повезла с собой столько узлов, можешь ты мне сказать? Ну ничего, это ему наука. И он хорошо за нее заплатит. Прокатился, а теперь как миленький просидит ночь на паршивом вокзалишке, будет ждать утреннего поезда. Что ему еще остается? Сама понимаешь, пешком он не пойдет.

— А что, если...

— Если, если! — прервал ее Иоэл. — Заладила, сама не слышишь, что говоришь. Мальчишка он, что ли, прыгать на полном

ходу? Ты лучше подумай, как дома-то посмеются, увидев тебя без твоего Цали. Ой и смеху будет! Веселый человек твой зятек и любит, говорят, опрокинуть стаканчик. Нет, в самом деле, потерять парня на таком крошечном полустанке, ну скажи сама... — И хотя Иоэл всею дорогу не переставал шутить, рассказывать всякие смешные истории, до Дины дошло только одно: что завтра он привезет ей со станции Цалю живого и здорового.

В санях вместо Цали сидел около нее Иоэл, и они неслись через темный тихий лес, и Иоэл, как ребенка, укрыл ее полой своей шубы, но все равно было холодно, мороз пробирал ее насквозь.

Иоэл угадал. Дома ее действительно встретили взрывом хохота, и больше всех веселился Годл, прямо захлебывался от смеха.

— Так, говоришь, он вошел в вагон, а паровоз — тю-тю и адью?

— Ладно, Годл, хватит, — вмешалась наконец Ханця, — хорошо шутить тому, кто сидит в тепле. Господи, целую ночь провести на вокзале! Дай мне твой полушубок, Годл. Я его отнесу Иоэлу, пусть захватит с собой к поезду. Бедный мальчик, никого он там не знает. Хоть бы не простудился, не дай бог. Я вообще не понимаю, зачем вам было тащиться на станцию? Этл что, сама бы дороги не нашла?

— Вот вам, теща, городские молодые люди.

— А что?

— Ничего. Что-то у меня тут дебет с кредитом не совсем сходятся.

— Ах, оставь.

Дина эту ночь не спала. Едва у нее смыкались глаза, перед ней появлялось замерзшее окошечко вагона, а в окошечке они — Цаля и Этл. Поезд, наверно, уже далеко-далеко. Утром они должны быть на месте. Он заедет вместе с Этл к ее родственникам. Оттуда они вместе вернутся в Ленинград. А в Ленинграде... Но тут мысли прерывались, она видела вдруг, как он лежит между рельсами, и скорей открывала глаза.

Еще не успели погаснуть звезды вокруг посиневшей луны, а Дина уже стояла на мостике и до боли в глазах вглядывалась в рассветный сумрак — не едут ли уже со станции.

С наезжавших саней ей что-то кричали, но что, она не слышала. Наконец в дымном облаке утреннего тумана показался Иоэл.

Еще прежде, чем Иоэл остановил буланого, Дина успела разглядеть, что человек в санях, одетый в полушубок ее зятя, это не Цаля.

Что с ней было? Открыв глаза, она увидела, что полулежит в санях, а Иоэл с незнакомым седоком трут ей снегом лицо.

— Ох и напугала ты нас, Дина! Ну, не приехал, ну и что с того? Чтобы такая, как ты...

— Он жив?

— Что значит — жив ли он? Неужели бы на станции не знали, если б с ним, не дай бог, что-нибудь случилось? Одного я не пойму: приспичило ей, что ли, взять да увезти таким манером человека? Вот тебе твоя Этл. Только городскому может прийти в голову такое.

Вероятно, она сильно побледнела, потому что Иоэл тут же спохватился и, ссылаясь на пассажира, которого привез со станции, начал ее уверять, что утренний поезд был переполнен и на него, должно быть, не продавали билетов.