Повести, рассказы

Гордон Самуил Вульфович

Действительно, что с того, что она инженер? Жизнь ведь состоит не только из проектов, расчетов, графиков, как это случилось с ней, словно только в одном этом она и нашла искру божью в себе. Она с таким усердием окунулась в будни, что не заметила, как начали в ней увядать и отмирать те возвышенные чувства, с которыми она еще много лет после окончания института садилась играть: инструмент, доставлявший ей столько радости, понемногу перестал ее привлекать. Теперь она знает: Генрих заметил это еще до того, как она забросила музыку. Но почему он не сказал ей об этом раньше? Боялся, что она ответит ему: «Нет у меня для этого времени. Разве ты не знаешь, как я занята»? А разве сейчас она меньше занята? Почему у нее сейчас находится для этого время?

Как наивно и глупо заставлять себя целый месяц ни о чем не думать. Само принуждение ни о чем не думать ведь заставляет думать. Лина, как и все уезжающие на отдых, обещала мужу и дочери, проводившим ее на вокзал, что в санатории она от всего отключится. Но разве может человек не думать? Пустоты не бывает. Едва Лина

перестала думать о доме, как в тот же миг возникшую пустоту заполнил собой человек, которого неожиданно встретила в море. Ей уже теперь казалось — все эти дни, со дня ее приезда, он наблюдал за ней на пляже и поплыл за нею, наверно, только затем, чтобы сказать ей, как грациозно она ходит, плавает. Она должна же о чем-то думать, и, качаясь на волнах, подставив лицо солнцу, Лина задумалась, не встречала ли она раньше этого высокого, не очень молодого, с седеющими висками человека и где именно могла она его видеть. Лина перебирала все города и поселки, где ей приходилось бывать за последние годы, санатории, где отдыхала, но вспомнить его не могла.

Когда она вышла на берег, его на пляже уже не было. На его постоянном лежаке под тентом сидел другой человек.

Прогуливаясь вечером по набережной со словоохотливым юношей, с которым Лина сидела за одним столиком в столовой, она снова увидела незнакомца. Он сидел на скамейке, закинув голову, и смотрел на проступающие в небе звезды. Наверно, он не заметил ее, а может, в сумерках не узнал и потому не поздоровался. Но, отойдя от скамейки, Лина почувствовала на себе его взгляд и снова задумалась, где же могла она его видеть. Неожиданно ей пришла в голову нелепая мысль, что человек этот — приятель Генриха, которого тот попросил последить за ней, как и с кем проводит она время. Провожая ее на курорт, Генрих обычно, словно шутя, говорил, что секретов на свете нет, рано или поздно тайное становится явным, и с улыбкой предупреждал: там, куда она едет, есть у чего «глаза» и он получит полный отчет о том, как она провела свой отпуск. И странно: когда она возвращалась домой, ей всегда казалось, что Генриху все известно, и, не дожидаясь расспросов, сама ему все рассказывала. У нее никогда не было ничего такого, о чем она не могла бы ему рассказать. Он знал, что весь месяц возле моря она будет в окружении молодых людей, возможно, кто-нибудь из них со вздохом спросит Лину: почему мы с вами раньше не встретились? Но Генрих также знал, что на этом кончатся все ее знакомства на курорте.

Но, провожая ее теперь, Генрих уже не сказал, что тайн на свете нет, и не предупреждал ее, что там, куда она едет, у него есть знакомые. Но именно поэтому он мог попросить кого-нибудь посмотреть за ней. Среди стольких отдыхающих у Генриха, безусловно, найдутся знакомые. Неужели он может до такого дойти, настолько унизиться?. А разве она, Лина, не унижалась, наблюдая за окнами собственной квартиры?

Мысль о том, что прогулки ее по набережной с молодым человеком станут известны Генриху и что от этого он будет мучиться, заранее доставляет Лине наслаждение. А разве она не страдает оттого, что до сих пор не совсем уверена, не встречается ли Генрих с Фридой, не переписывается ли он с ней? То, что он поступил в симфонический оркестр и перестал кочевать из города в город с лекциями, ни о чем еще не говорит. Эта женщина может приехать к нему, остановиться где-нибудь в гостинице или у знакомых. Лина и завтра прогуляется здесь с этим голубоглазым молодым человеком, чем-то напоминающим ей Михаила Ефимовича. Но с Михаилом Ефимовичем ей было интересно даже тогда, когда он молчал, а этот не перестает ее развлекать и, как болтливый парикмахер, рассказывает одну веселую историю за другой, а ей все равно скучно. Он не понимает, что истории, которые рассказывает, просто глупые, их нарочно кто-то придумывает для таких, как он, чтобы они могли спрятать свою пустоту. А с Михаилом Ефимовичем получилось не очень красиво, даже не ответила на его письмо. А ей еще не раз придется бывать на гидроэлектростанции, где он работает. Она к тому времени что-нибудь придумает. Он ей простит, конечно простит. А на Урале, в далеком фабричном поселке, где живет Лидия Андреевна, ей, наверно, побывать не придется. Если Лина и поедет туда когда-либо, то Лидию Андреевну уже там не застанет. На последнее письмо Лидия Андреевна не ответила — ответил муж Лидии, сама она писать уже не может. И из этого письма Лина поняла, что не на что надеяться, что операция, которую ей сделали, была бесполезной.

Около двух месяцев они прожили вместе в маленькой комнате с окном в зеленый двор, и Лидия Андреевна была единственным человеком, которому Лина показала письмо Генриха к незнакомой ей Фриде. И Лидия Андреевна заставила Лину поверить в то, что Генрих ничего не скрыл, что все так и было, как он рассказал ей. Лидия Андреевна не позволила Лине показать письмо Ире и требовала от нее, от Лины, вернуться домой. И Лина еще тогда догадалась, что Лидия Андреевна задерживается не только ради консилиума...

12

Не иначе как с незнакомцем, заговорившим с ней в море, что-то случилось, второй день не приходит на пляж. Но когда он не пришел и на третий день, Лина решила, что у него, вероятно, кончился отпуск и он уехал домой. Ей было это безразлично, но она так привыкла к тому, что изо дня в день видела его на лежаке с книгой, что не могла не заметить его исчезновения.

И вдруг, когда она почти забыла

о нем, снова увидела его в море, далеко за буйком. Лина не ожидала, что его появление может ее так обрадовать. Произошло это все так неожиданно, что Лина не успела скрыть от него свою радость, и он, безусловно, заметил: у него проницательный взгляд. Это было видно по тому, с какой быстротой он подплыл к ней. Значит, он не уезжал, был все время здесь и нарочно, наверно, переменил место, чтобы Лина его не видела. А он, наоборот, мог за ней наблюдать и, конечно, заметил, как она его ищет. Во всяком случае, в первые два-три дня он не мог не заметить, как она все время кого-то ищет, как пристально присматривается к лежаку, на котором он до этого лежал. Теперь она может быть уверена: если он ей тогда, у этого самого буйка, не сказал, что его никогда не подводит предчувствие, то он ей сейчас это скажет. И при этом, возможно, еще спросит: а что ей подсказала тогда ее интуиция? Она же не станет отрицать, что разыскивала его. Но в этом нет ничего особенного: человек догоняет ее в море, заводит странный разговор, дает понять, что давно уже к ней присматривается, искал случая ближе познакомиться, и вдруг, даже не назвавшись, бесследно исчезает. Не случилось ли с ним что-нибудь? Поэтому она и обрадовалась, снова увидев его. Только поэтому. И все же она себя выдала. Ее, как всегда, подвел голос — не хватило дыхания, когда спросила его:

— Где вы так долго пропадали?

Вглядываясь в ее большие, затуманенные глаза, пытающиеся спрятать под опущенными ресницами ее одиночество и растерянность, плывущий рядом мужчина, словно извиняясь, ответил:

— Был занят подыскиванием новой комнаты. Мне еще осталось здесь быть полторы недели.

— Вы разве не в санатории?

— Упаси бог! Я вижу, вас это удивляет. Но представьте себе, что ужасно не люблю проводить свой отдых в санаториях или пансионатах. Не люблю быть зависимым от кого-то. Хочу быть свободным: вставать, когда хочу, идти, куда хочу, делать, что хочу, спать, когда хочу. Быть совершенно свободным. А в санаториях, домах отдыха и даже в пансионатах это невозможно.

— А дома это возможно?

— Дома совсем другое. Дома я же не в отпуске, а на работе, а на работе человек, как солдат, подчиняется дисциплине и выполняет приказы. Сколько у вас в палате человек?

— Трое.

— А я хочу во время отпуска ни от кого не зависеть. Разве я не имею права хоть один месяц в году оставаться с самим собой? А вы разве не мечтаете об этом?

— Иметь отдельную комнату в санатории?

Лина знала, что не это он ждал от нее услышать. Но что она могла ответить ему другое, если сама еще не знает, была ли она до сих пор от кого-то зависима больше, чем сама хотела, и чувствовала ли себя менее свободной, чем желала. Вот она взяла с собой на этот раз ту полную свободу и независимость, что сама обрела, стоя тогда под темными окнами своей квартиры, и не знает, что с этим делать. Она здесь уже вторую неделю, а ведет себя точно так же, как в прошлые годы на отдыхе. Никто из окружающих не заметил в ней привезенную ею с собой свободу и независимость, и она не стремилась, чтобы это заметили, хотя после того, что произошло у нее с Генрихом, имела полное право пользоваться ими. Но он, плывущий с ней рядом незнакомец, заметил, видимо, ее состояние. Только не показывает это. Она уверена, что именно то имел он в виду, когда завел с ней разговор о полной свободе и независимости. Даже тем, что, не дождавшись ответа, поплыл навстречу высокой волне, он дал ей понять, что не ошибается. Он нарочно оставил ее одну, пусть задумается над его словами.

И снова Лине показалось, что она где-то встречала этого высокого, не по годам стройного мужчину с серыми проницательными глазами, от которых невозможно что-либо скрыть.

Достаточно было бы ему назвать себя, думала Лина, чтобы сразу вспомнить, где она его раньше встречала. И еще ей показалось: она не узнает его потому, что с первой минуты он выдает себя за человека, для которого самое главное — отделиться от всех и от вся, ни с кем не общаться, в то время когда он, скорее, один из тех, которые не могут и не хотят отделяться, возможно, даже не знают, что такое одиночество, как не знала этого раньше она, Лина. Такие, как он, представляет себе Лина, наверно, всегда окружены людьми. В нем есть что-то такое, что привлекает к себе людей, и она хочет вспомнить, чем он ее привлек, что она так разыскивала его и обрадовалась, снова увидев. Во всяком случае, одно она знает точно: он не похож на тех ее новых знакомых в санатории, которые, она это чувствует, никогда не проходят мимо, чтобы не оглянуться на нее. И те, кому она нравится, и моложе и красивее его. Но ей скучно с ними. После первой же прогулки с кем-нибудь из них она уже насквозь его видит, заранее знает, о чем он будет с ней говорить. А этот, Лина знает, всего себя не раскроет, если она даже будет с ним встречаться каждый день. Это, видимо, и влекло ее к нему и заставило подплыть к буйку — к сверкающему шару с трепещущим красным флажком — и, держась за него, подняться над водой, чтоб незнакомец ее увидел и вернулся сюда, где он ее оставил.

Когда он, спустя несколько минут, подплыл и, схватившись за шар, случайно прикоснулся к Лине, она отвернулась, чтобы он не видел, как она боится, что этот незнакомец заполнит пустоту, оставленную в ней Генрихом. Как бы Генрих ни был сейчас нежен и предан ей, он уже, видимо, никогда не заполнит в ней эту страшную пустоту. Не от него и не от нее это сейчас зависит.

Подпрыгивающий шар выскользнул из его рук. Ухватившись за него, незнакомец снова будто случайно прикоснулся к Лине. Лина резко оттолкнулась от буя и быстро поплыла к берегу.