Повести, рассказы

Гордон Самуил Вульфович

14

Уходя с пляжа, Лина и Рафаил о встрече не договорились, но Лина не сомневалась, что после ужина она встретит его в санаторном парке. И не ошиблась. Она увидела его в кипарисовой аллее, ведущей к главному корпусу санатория. Он был не один — рядом с ним сидела молодая женщина с открытыми загорелыми ногами и громко смеялась.

Лина остановилась, хотела повернуть обратно и незаметно уйти, но не могла. Она также не могла заставить себя пройти не столь быстро мимо скамейки. Лина не помнит, ответила ли она на его «Добрый вечер». Если да, то почти сомкнутыми губами и выглядела,

наверно, ужасно глупо. И это действительно глупо. Да, то, что она не может спокойно видеть, как Рафаил Евсеевич, человек, с которым она, по сути, лишь сегодня познакомилась, сидит с другой, — страшно глупо. Об этой своей слабости она узнала только сейчас — ей помог обнаружить это громкий смех молодой женщины с загорелыми стройными ногами. Неужели она уже дошла до того, подумала Лина, что, если кто-нибудь стал бы сейчас оговаривать незнакомку, сидящую возле Рафаила, она бы его не остановила? Генрих, должно быть, очень уверен в ней, если отпустил ее на этот раз одну. Как ему не подсказала интуиция, которой Генрих столько раз перед ней похвалялся, что Лина давно уже не та, какой была в соборе у фисгармонии и в институтском сквере и какой оставалась все годы — восторженно-влюбленной. Нет, она уже не та и впервые узнала об этом тем летним звездным вечером, когда стояла у шлюзов.

Собираясь в отпуск, Лина заранее знала, что на этот раз непременно в кого-нибудь влюбится. Она должна влюбиться. Человек может жить без ненависти, это она знала раньше и знает теперь. Гнев на Генриха давно притупился, прошел. Но без любви человек не может жить, а Генрих ведь стал ей чужим. Перед отпуском Лина почти целый месяц отсутствовала — была в командировке. По Ире она там все время скучала, очень скучала, а о Генрихе почти не вспоминала, словно его и не было. И Михаила забыла. Временами ей казалось, что разучилась любить, что не сможет больше любить, а это первый признак преждевременной старости.

Лина шла сейчас под высокими гордыми кипарисами, и у нее было такое чувство, будто Генрих все время где-то здесь, следит за ней, и вдруг подумала: то, что она так вздрогнула, увидев Рафаила с другой женщиной, еще ничего не доказывает. Так же быстро, как она влюбилась, как ей кажется, в Рафаила, могла она влюбиться, и в другого, если бы этот другой заметил, подобно Рафаилу, что она хочет влюбиться, спешит в кого-нибудь влюбиться.

Возможно, все это так, но одним уже тем, что никто другой, а только Рафаил заметил, что с ней происходит, он не похож ни на кого из тех, которые искали ее знакомства. Лина, однако, не ждала, что так быстро узнает об этом и что это ее так обрадует и вместе с тем испугает. Может быть, это к лучшему, что она его застала здесь не одного.

Рафаил Евсеевич догнал ее на выходе из аллеи.

— Вы куда-нибудь спешите? — спросил он, легко коснувшись ее руки.

Лина сделала несколько шагов, чтоб он не заметил, как тяжело она дышит, и остановилась, совершенно забыв, о чем он спросил. Оставалось одно: ответить ему улыбкой, пряча свою растерянность.

— Я вас не задерживаю? — снова спросил Рафаил, следя за ее блуждающим взглядом.

— Мне кажется, что я вас задерживаю.

Лина не могла побороть себя и не оглянуться. На той скамейке никого уже не было, и ей вновь пришлось прибегнуть к помощи сдержанной улыбки, которая должна скрыть от него радость тридцатисемилетней женщины, взявшей верх над другой, намного моложе себя. И чтобы окончательно убедиться в этом, Лина спросила:

— Вы, кажется, были не одни?

Лина была готова услышать: женщина, с которой она его видела, Рафаилу совершенно незнакома. Она просто присела отдохнуть, а может быть, присела потому, что, кроме него, в эту минуту некому было пересказать только что услышанный ею анекдот. Сколько раз встречались ей люди, для которых нет, казалось, большего наслаждения, чем пересказать анекдот или остроту. Им не терпится, они должны тут же поделиться с кем-нибудь,

захлебываясь от смеха, даже если это совсем не смешно. И хотя Лина понимала, что Рафаил не мог прийти в санаторий с кем-то, а пришел сюда только к ней, и заранее знала, что он иначе ей не ответит и не может иначе ответить, потому что только так оно и есть, все же она желала услышать это от него. Лина и не скрывала это от Рафаила. Он мог это заметить по ее взгляду, по ее растерянности, застенчивой улыбке...

— Куда же вы так спешили, если не секрет?

Значит, он заметил, как, войдя в кипарисовую аллею, она остановилась и вдруг помчалась так быстро, что чуть не пробежала мимо скамейки, на которой он сидел.

— Я спешила в кино, хотя картину, которую у нас сегодня показывают, я уже видела.

— Кто же летом на юге сидит в закрытом кино? Если уж ходить, то в открытый кинотеатр. В соседнем санатории или в городском парке, где я живу, кинотеатр летний.

— А что там сегодня идет?

— Право, не знаю. Я за этот год так насытился телевизором, что в кино не хожу. Хочу отдохнуть от экрана. Как вы думаете, имею я на это право?

— Никто его у вас не отнимает.

— Его у меня уже отняли. — И, точно не заметив ее удивленного взгляда, спросил: — Вы не были вечером у моря? Медузы не подвели. Час тому назад было четыре балла. Я пришел вам это сказать. А сейчас, наверно, уже пять, если не больше. Вы же любите, когда бушует море. Выбирайте, куда нам пойти — в кино или к морю.

15

Вспененные темно-серые волны, швыряемые разбушевавшимся морем на крутой берег, взлетали вверх, силясь дорваться до беседки на вершине высокой скалы, где уединились Лина и Рафаил и куда вслед за ними взобралась полная луна, проложившая себе серебристую дорожку к темному звездному горизонту. Наблюдая, как бурные волны в беге своем гасят и вновь зажигают эту лунную дорожку, как сбрасывают ее с себя и, тут же снова подхватив, несут ее дальше на себе, раздробляют в сверкающую пыль и вновь сплавляют воедино, наблюдая, как бешено мчащиеся волны, нагоняя и подгоняя друг дружку, сливаются у берега в огромные водяные горы, — Лина вдруг ощутила, что и в ней самой разбушевалось море, одна волна настигает другую... Вот она увидела себя на полу возле дверей в номере гостиницы и рядом с собой письмо Генриха к незнакомой женщине, а вот видит себя под темными окнами своей квартиры... Нет, не она, это другая так схватила за руку Рафаила, словно боясь, что нахлынувшие волны унесут ее с собой, и так внезапно спросила у него:

— Что бы вы сделали, если бы вдруг получили письмо от вашей жены, написанное другому мужчине? Она, скажем, второпях или по рассеянности перепутала конверты. Случается ведь такое. Что бы вы сделали, получив такое письмо?

Увидев ее смущенно опущенные глаза, Рафаил рассмеялся.

— Не понимаю, почему вы смеетесь. — Лина уже пожалела, что завела этот разговор, но остановиться не могла, одна волна настигла другую. — Тот, кто любит, тот и ревнив. Без этого нет любви, настоящей любви. Теперь представьте себе, что вы так влюблены, что ради нее готовы не задумываясь спрыгнуть с горы в это бушующее море. И вдруг вы получаете письмо, написанное ею другому, и она обращается к нему с теми самыми нежными словами, с которыми обращалась к вам...

— Не случилось ли это с вашим ревнивым супругом?

Рафаил это спросил, казалось Лине, с той же сухой деловитостью, с какой, очевидно, обращается к своим клиентам в юридической консультации.

— Откуда вы взяли, что муж у меня ревнивый? Может быть, наоборот. Не все ли вам равно, с кем это произошло? Представьте себе, что это произошло со мной.

— С вами?

У Лины еще была возможность отрицать это и, наверно, отрицала бы, но равнодушие, с которым Рафаил спросил, заставило ее ответить: