Повести, рассказы
Шрифт:
Из вежливости и Лина должна была, конечно, рассказать, как прошел у нее сегодняшний день, но ей нечего было рассказывать. Технический справочник на столе раскрыт на той же странице, что вчера. Хозяйка, которой все надо было знать и видеть, наверно, это заметила. Хорошо еще, что Лидия Андреевна не проявляет такого любопытства, иначе Лина не могла бы с ней и полдня пробыть. Но соседка ни о чем ее не спрашивает, рассказывает только о себе. Из всего того, что она ей рассказала, до Лины дошло лишь одно: ее, кажется, ничто не трогает, ни чужая радость, ни чужая беда, — и это Лину испугало. Она почувствовала себя вдруг такой виноватой перед этой милой, тяжело больной женщиной, что намного раньше, чем
Теперь Лине уже нечего прятаться от соседей при выходе из лифта. Не может ведь быть, чтобы Генрих был здесь и ни разу его не застать дома, ни днем, ни ночью. Но не может также быть, чтобы Генрих, узнав о перепутанных письмах, не помчался сразу домой, хотя бы затем, чтобы скрыть свою поездку.
«Я был все время дома!» — конечно, скажет он. А письмо? Наверно, что-нибудь уже придумал. И она вспомнила историю, которую сам Генрих недавно ей рассказал. Один его приятель, скрипач, случайно обнаружил у жены письмо, написанное неизвестному мужчине. Когда скрипач показал письмо жене, она рассмеялась и сказала, что написала его для приятельницы. Та должна его переписать и подбросить своему мужу с тем, чтобы он начал ее ревновать, как она все время ревнует его. Сказав это, жена еще сделала скрипачу выговор за то, что читает чужие письма и что вообще гадко и низко рыться в сумочке жены.
Может быть, Лине поступить так же? Не говорить Генриху о полученном ею письме, а сделать так, чтобы он нашел у нее записочку к кому-то. Она бы уж не стала отрицать, как жена скрипача, придумав какую-то запутанную историю с ревнивой приятельницей. Она бы в ответ просто показала ему письмо, посланное им его «дорогой и необыкновенной».
Если Генрих и сегодня не вернется домой, то его «дорогая и необыкновенная» скрыла от него, что он перепутал письма.
Что, если б Лидия Андреевна увидела ее сейчас? Лина чувствует, что теперь она выглядит намного старше своих неполных тридцати семи лет, и ей кажется, что если б Лида сейчас увидела ее, то, наверно, удивилась бы, что лишь вчера вечером признала ее, Лину, намного моложе себя, и, сочувственно глядя на нее своими кроткими глазами, возможно, спросила бы Лину, не заболела ли.
Нет, Лидии Андреевне она бы не посмела сказать, что с ней произошло и что с ней сейчас происходит, хотя из всех ее близких знакомых в этом городе Лида, возможно, единственный человек, с которым она хотела бы поделиться. Интересно, что она бы ей ответила, сравнила бы ее, Лину, с собой? Она не знает, бедная, милая Лидия Андреевна, что в эту минуту она, Лина, с ней поменялась бы. Лидия Андреевна может хотя бы на час, хоть на полчаса заглушить свою боль, забыть и забыться, а она, Лина, не может. Если бы Лина рассказала о себе, то Лидия Андреевна, вероятно, принесла бы ей сюда чемодан, посадила бы в лифт... И тут Лина вдруг увидела свет в окнах своей квартиры. От неожиданности она покачнулась, и у нее перехватило дыхание. Как это она не заметила входящего в подъезд Генриха? А он ее заметил? Может, он нарочно не подошел к ней, поспешил в дом, надеясь скрыть от нее, что ездил куда-то и только что вернулся?
Лина вошла в телефонную будку, сняла трубку, начала набирать номер и, не набрав, повесила ее. Теперь звонить нельзя. Звонок покажется ему подозрительным. И вообще зачем ей звонить? Узнать, он ли это приехал? Ира приехать не могла. Она еще пробудет на стройке не меньше двух недель. А если б она и вернулась раньше, то все равно не могла бы войти в дом, не взяла ключей. Но что ключи! Лина их взяла, а войти к себе не может. Без чемодана ей возвращаться нельзя. Она себя сразу выдаст.
А что она скажет Лидии Андреевне? Как ей объяснить неожиданный свой отъезд? Сказать, что переезжает
Лидии Андреевны дома не было, и Лина весьма удивилась, узнав от хозяйки, что соседка ушла в театр, что билет достала ей сама хозяйка, простояв несколько часов в очереди. Но еще больше удивило Лину, что хозяйка вернула ей задаток, раз неизвестно, будет ли она, Лина, дальше квартировать у нее. Она примет Лину и без задатка, если ей не удастся устроиться в гостинице. А о Лидии Андреевне пусть Лина не беспокоится, — эта комната на двоих, но двойной платы она с Лиды не возьмет, если даже она будет ее занимать одна. Лина, вероятно, думает, что хозяйка не видит и не знает, что происходит с Лидией Андреевной? И с ней, Линой, тоже что-то происходит?.. Так что и Лине не мешало бы сходить в театр, рассеяться немного. Билет она и ей достанет.
Стоя уже с чемоданом в руке, Лина сказала:
— Как легко можно иногда ошибиться в людях.
И если б Лина немного задержалась, она бросилась бы на шею этой старой женщине с морщинистым напудренным лицом. Но Лина должна сейчас быть сильной-сильной, как могут быть сильны только женщины.
10
Теперь уже Лина не собиралась врываться неожиданно в квартиру — она была уверена, что, кроме Генриха, она сейчас там больше никого не застанет, и все же она поднялась к себе, когда в окнах давно уже погас свет.
Было, конечно, излишне вставлять ключ в замочную скважину так осторожно, что сама не слыхала, как он туда вошел. Лина совсем забыла, что на ночь они закрывают дверь на задвижку. Пришлось позвонить.
Генрих не узнал ее голоса, — то ли не ждал ее, то ли голос у нее переменился, но дверь открыл только после того, как она еще раз откликнулась.
— Лина! Дорогая моя! Необыкновенная моя!
Лина долго не могла высвободиться из его объятий. Он прижал ее к себе и сухими дрожащими губами закрыл ей веки, словно хотел что-то скрыть от нее, дабы ему потом легче было убедить ее в том, что он для нее придумал или сейчас придумает. Она, кажется, пока еще ничем не выдала, как ей неприятны его ласки, прикосновение его сухих дрожащих губ.
— Что с тобой сегодня, Генрих? — спросила она, освобождаясь из его объятий и не давая ему больше скрыть от нее свой рассеянный, тревожный взгляд. Она не ожидала, что ее голос будет звучать так спокойно, что она так спокойно будет держать себя в присутствии человека, ставшего ей неприятным, совершенно чужим. Почему он отводит глаза? Все равно ему уже не скрыть своей растерянности. И почему он молчит, ей также понятно. Он боится лишнее слово произнести, ждет, наверно, что скажет она. Надеется, что она нечаянно себя выдаст. А сам подбирает нужные для оправдания слова. Разве он не видит, что перед ним стоит теперь совсем другая Лина и что расстояние, разделяющее их, с каждой минутой растет!
— Если б ты знала...
Лина ожидала, ничем не выдавая своего нетерпения.
— Если б ты знала, как я по тебе тосковал, места не мог себе найти. Если бы ты задержалась хотя бы на день, я поехал бы за тобой. Но почему ты вернулась почти на неделю раньше? Не случилось ли что?
— Ты недоволен, что я приехала раньше?
— Лина, о чем ты говоришь?! Я так ждал тебя, считал минуты...
— Я это чувствовала и, как видишь, приехала на неделю раньше.
Почему, спросила она себя, не перешла она с ним на «вы»? Тем самым она прервала бы ненужную эту игру.