Повести
Шрифт:
Ряса качнулась. Узник взял с солнечной полосы на полу тетрадь и захохотал.
– Я обманул вас! "Государство Солнца" вышло на волю из тюрьмы! Немцы тискают его теперь на своих печатных станах, и колокол звонит по всему миру!
– Вы еретик!
– Ступай вон, Джакопо!
Тюремщик поспешно открыл дверь.
– Больше вы не будете спать днем!
– прошипел он, пока, визжа, поворачивались петли.
– Молитесь святому Антонию, брат Фома... Кого не слушает бог, слушает тех святой Антоний!..
3
Болотников медленно брел межой, удаляясь
Его окружал звон, и в памяти оживал слышанный рассказ. От этого тело наливалось, как колос, и он шел, полный шума своей крови...
Иван поднял голову и удивленно посмотрел перед собой. Окруженные сумрачной зеленью садов, белели стены и порталы. Он стоял у монастыря кармелиток. Круто повернув назад, он спустился с похожего на овцу холма... Затемно он пришел в монастырь. Привратник спал. Встревоженный Паскуале открыл ворота.
– Наконец-то!
– прошептал он.
– Я давно хотел тебе сказать... Старшие братья донесли настоятелю, что ты не католик. Не знаю, так ли это, но только тебе грозит суд. Хотя ты и ни в чем не повинен, но лучше беги, пока сюда не вызвали испанскую стражу...
– А мне тут не жить, - сказал Иван.
– Я и сам надумал уйти. Спасибо тебе!.. Прощай!..
И, не заходя в келью, он быстро вышел за ограду...
Дозорный колокол, извещая приход корабля, прозвонил на укрепленном берегу венецианского предместья. Море у Киоджи было полно лодок с рыжими, красными и почти черными парусами. Тотчас за карантином гудели льнопрядильни. За ними поднимался кряж канатных и стекольных мастерских. Грязный рыбацкий городишко лежал перед Иваном. Вдоль мутных зелено-голубых каналов сновали матросы, рыбаки, комедианты. Киоджоты, толпясь на выгнутом мосту, ждали прихода кораблей.
В тесной таверне пахло ореховым маслом и стоял такой дым, словно там спалили целый фунт пакли. Едва Иван вошел, двое людей в узких камзолах и круглых шляпах приблизились к нему.
– Я - Джино, он - Биндо, - сказал один, картавый и горбоносый.
– Мы гондольеры. А ты кто? Что умеешь делать? Не хочешь ли стать гребцом?
– Я был галерником.
– Тогда весло и гондола найдутся.
Они стояли обнявшись. Их лица были открыты и ясны.
– Теперь жаркое время. Гребцы нужны. Пойдем с нами. Будем жить дружно!..
Они отправились в Венецию по длинному мосту на сваях, лежавшему в мертвом забытьи лагун...
Это был славный народ. Они называли друг друга братьями и умели крепко держать слово... Старшина их дал Ивану одежду гребца и гондолу длинную, обитую черным сукном, со стенами, мерцавшими тусклыми зеркалами.
– Вот, - сказал он, - от Бролио до Риальто вода - твоя.
Город, весь в легких выгибах мостов, казалось, уплывал куда-то. Тишь стеклянила воду. Каналы были зловонны и грязны, но от опрокинутых в них домов и колоколен струилась складчатая парча.
На другой день Джино показал Ивану город.
– Смотри, Джованни, - говорил он, быстро
Женщины в черных платках шли вдоль каналов. Тафта покрывала их головы. У воды в белой одежде с большими красными звездами стоял портной.
– Держи к берегу, - засуетился Джино, - нас кличут!
Высокий старик в лиловой мантии с висящими до земли рукавами вошел в гондолу. Они перевезли его через канал. Выходя на берег, он заплатил Джино, и тот поцеловал его рукав. Еще несколько человек прошли мимо в такой же одежде.
– Знаешь, Джованни, что было у него в рукаве? Чеснок!
– Что это за люди?
– Да наши дворяне. Они чем беднее, тем спесивее. Этот вот сам ходит на рынок. Он даже не имеет слуг.
Народ толпился у разукрашенного дома; в раскрытые двери были видны стены, обитые тисненой кожей, и потолок, закопченный, словно то была тюремная поварня.
– Игорный дом, - сказал Джино, - его содержат самые знатные люди. Выбравшись отсюда, многим приходится "удариться о камень". Здесь разоряется народ.
– Что это - "удариться о камень"?
– А у нас такой обычай: если человеку нечем уплатить долг, он садится у ратуши на камень, и долги с него снимают.
Открылось озеро. Гондола проскочила под горбатой аркой. За нею выплыл большой, со многими портиками дворец.
– Видишь свинцовую крышу? Сюда лучше не попадайся. Это тюрьма Пьомби. Тут заседают инквизиторы, Совет десяти, проклятые "ночные судьи". Меня водили как-то к ним на допрос.
Они проехали мимо лавок с выставленными напоказ чашами в виде дельфинов и кубками, игравшими на солнце, как стрекозиные крылья.
– Греби сильней, - говорил Джино, - не стоит смотреть! Эти товары даром хвалят. Зеркала наши либо черны и желты, либо показывают человека кривым и уродом; бумага протекает, а хрусталь похож на стекло...
Четыре медных коня бурно мчались над порталом собора. Море омывало площадь. Кричали лоскутники, продавцы печеных тыкв и рыбы. На жаровнях лопались каштаны. По рынку сновала веселая, шумная толпа.
Иван, уставший от гребли, с радостью встретил венецианский вечер. Он сидел в кругу гондольеров, слушая смутное дыхание моря. Вода цвела огнями, и город обдувало теплым ветром. Не утихало и к ночи мелькание черных гондол и черных платков...
Это был честный народ. Они топили своих товарищей за воровство и неправду. У них все было общим, и дневная выручка без утайки сдавалась старшине.
Шло время. В зеленую гавань приходили корабли. От лодок и фелюг веяло знакомыми запахами Леванта. В каналах часто возникал затор, тогда стучали весла. "Эй! Fratellino!" ("Братец!") - покрикивали гондольеры. Эхо летело от стены к стене.
Однажды монах в черной хвостатой мантии с капюшоном поманил их с берега. Они подъехали. Монах заговорил с Джино. У него было дряблое лицо, и ногти желтели на руках, как клювы.