Повести
Шрифт:
заставили его нахмуриться и сжать губы; она, заметив это, поспешно сгребла на груди складку и
оттянула ее. После короткого колебания Иван взялся за уголок винкеля и сильно рванул его. Чтобы не
оставлять следов, смял тряпки и сунул их в щель под камнем.
– Грацие! Спасибо.
– Ты где по-русски училась?
– спросил он.
– Италия, Рома училь. Лягер русска синьорина Маруся училь. Карашо русска шпрехен, я?
– Хорошо, - равнодушно согласился он.
–
наивности. Он, правда, думал о другом.
– Где Триест, знаешь?
– О, Триесте! Горы, - живо отозвалась она.
– Знаю, что горы. А где, в какой стороне?
Она взглянула в одну сторону, в другую и уверенно махнула рукой туда, откуда поднималось над
горами еще невидимое здесь солнце.
– Туда дорога Триесте.
«Дорога!» - невесело подумал Иван. Ничего себе дорога - через горный массив Альп, через теснины и
реки, а главное - через густонаселенные долины и оживленные автострады. Не так уж близок этот
партизанский Триест, о котором он столько наслышался в лагере. Но выбор у них был небольшой, и если
уж посчастливилось вырваться из ада, так глупо было бы теперь дать повесить себя под барабанный бой
на черной удавке.
И потому надо идти. Идти, лезть, бежать! Не раскисать, собраться с силами, использовать весь опыт,
все способности, перейти главный хребет, найти партизан - югославских, итальянских - все равно каких,
только бы встать в строй, взять в руки оружие. В этом видел Иван теперь смысл жизни, наивысшее свое
призвание и награду за все страдания и позор, пережитые им за год плена.
В сыром мрачном распадке было холодно. Остывшее за ночь тело донимала дрожь. Хотелось скорее
к теплу, на солнце. Отыскав подходящее место на склоне, они полезли между камнями вверх. На этот
раз, впервые с момента их встречи, впереди лезла она, а он, немного отстав, карабкался следом, и это
было похоже на первое взаимное доверие между ними.
Каменистый склон тут был довольно крут, колодки скользили и падали с ее ног. Девушка наконец
сняла их, взяла в одну руку и, хватаясь другой за колючие, твердые, как проволока, стебли какой-то
травы, проворно, словно ящерица, прыгала с камня на камень.
– Руссо, - не останавливаясь, сказала она, - ты ест официр?
– Никакой я не офицер. Пленный.
– Пленни, пленни. Я понималь. Кто до войны биль?
Иван помедлил с ответом. То, что она начала допрашивать, ему не понравилось (вот еще мне особый
отдел!), и он сдержанно буркнул:
– Колхозник.
– Что ест кольхозник?
– Не понимаешь, а спрашиваешь, - грубовато упрекнул он.
– Ну вроде бауэра,
– А, понималь: ляндвиршафт?9
– Вот-вот. Колхоз.
7 Да, да (итал.).
8 Немцев (итал.).
9 Сельское хозяйство (нем.).
12
– О, я отшен люблу кольхоз! - вдруг оживленно заговорила она. - Кольхоз карашо. Ля вораре10
компания. Отдых - компания. Тутто11 компания. Карашо компания. Руссо кольхоз карашо экономике.
Правилна я понималь?
– спросила она и оглянулась.
Он не успел ответить. Сдвинутые ее ногами, вниз покатились камни, щебенка, разная мелочь - он
едва успел отскочить в сторону. Она сверху озорно засмеялась и боком припала к склону. Иван со
злостью прикрикнул:
– Тише ты!
Она снова спохватилась, закрыла рукой рот и оглянулась:
– Пардон.
– Пардон, пардон! Тихо надо. Чего разошлась?
Ее беззаботность злила, но, видно, прикрикнул он чересчур грубо, она метнула на него обиженный
взгляд и поджала губы.
– Мой имя ест Джулия. Синьорина Джулия, - сказала она.
Он строго оглядел ее, заметив про себя: «Ну и что? Синьорина!» Для него это ровным счетом ничего
не значило, особенно деликатничать с ней он не собирался. А она, кажется, обиделась, замолчала и
торопливо полезла вверх. Иван немного отстал. Низко пригибаясь к земле, он широко ступал на
шершавые холодные камни, исподлобья бросал короткие взгляды на ее подвижную полосатую фигуру и
думал: кто она? Какая-нибудь девица легкого поведения - «гурен», как их называют немцы, бездомная
бродяжка суетливых итальянских городов, беспечная ночная бабочка, опаленная огнем войны? Это
казалось наиболее вероятным, судя по ее озорному и, видимо, падкому на приключения характеру.
Правда, винкель у нее был красный, политический, она что-то там говорила о своей ненависти к немцам,
но Иван не очень верил в то, что ее враждебность к фашистам имеет серьезные основания. Возможно,
кто-либо из них обидел ее, потом, конечно, хлебнула горя в лагере, но такие вряд ли долго помнят
обиды. Впрочем, он почти не знал ее, хотя уже не раз был свидетелем ее легкомыслия во многом, от
чего зависела теперь судьба их побега. Но он понимал, что в таком положении надо быть особенно
бдительным и больше полагаться на самого себя.
7
Когда они выбрались на край каменистого обрыва и остановились, чтобы перевести дыхание, их
взгляду открылся огромный пологий косогор, поросший кривыми горными соснами. После сырого
мрачного ущелья тут казалось необыкновенно тепло и просторно. Внизу широко раскинулась долина, за