Повести
Шрифт:
полицаям до него не добраться. Остатки же их отряда как раз в более ненадежном месте.
– Слушай! Ты послушай меня! Если мы их не проведем, не схитрим, то через день-два нам каюк.
Понял? Надо немного и в поддавки сыграть. Не рвать через силу.
Сотников, слышно было, будто насторожился, притих, дыхание его замерло - сдается, он что-то
обдумывал.
– Ничего не выйдет, - наконец сказал он.
– Как не выйдет? А что тогда выйдет? Смерти достукаться легче всего.
«Вот
ногой в могиле, так ему все нипочем. Не хочет даже шевельнуть мозгами, чтобы не потащить за собой и
товарища.
– Ты послушай, - помолчав, горячо зашептал Рыбак.
– Нам надо их повадить. Знаешь, как щуку на
удочке. Иначе перетянешь, порвешь - и все пропало. Надо прикинуться смирными. Знаешь, мне
предложили в полицию, - как-то сам не желая того, сказал Рыбак.
Веки у Сотникова вздрогнули, затаенным тревожным вниманием сверкнули глаза.
– Вот как! Ну и что ж - побежишь?
– Не побегу, не бойсь. Я с ними поторгуюсь.
– Смотри, проторгуешься, - язвительно просипел Сотников.
– Так что же, пропадать?
– вдруг озлясь, едва не вскрикнул Рыбак и замолчал, выругавшись про себя.
Впрочем, черт с ним! Не хочет - его дело; Рыбак же будет бороться за себя до конца.
Сотников задышал труднее - от волнения или от хвори; попытался откашляться - в груди зашипело,
как на жаровне, и Рыбак испугался: помирает, что ли? Но он не умирал и вскоре, совладав с дыханием,
сказал:
– Напрасно лезешь... в дерьмо! Позоришь красноармейскую честь. Живыми они нас не выпустят.
– Как сказать. Если постараться...
– Для кого стараться?
– срываясь, зло бросил Сотников и задохнулся. Минуту он мучительно кашлял,
потом шумно дышал, затем сказал вдруг упавшим голосом: - Не в карты же играть они тебя в полицию
зовут.
«Наверно, не в карты», - про себя согласился Рыбак. Но он шел на эту игру, чтобы выиграть себе
жизнь - разве этого недостаточно для самой, пусть даже отчаянной, игры? А там оно будет видно, только
бы не убили, не замучили на допросах. Только бы вырваться из этой клетки, и ничего плохого он себе не
позволит. Разве он враг своим?
– Не бойсь, - сказал он.
– Я тоже не лыком шитый.
Сотников засмеялся неестественно коротеньким смехом.
– Чудак! С кем ты вздумал тягаться?
– А вот увидишь.
– Это же машина! Или ты будешь служить ей, или она сотрет тебя в порошок!
– задыхаясь, просипел
он.
– Я им послужу!
– Только начни!
«Нет, видно, с ним не сговоришься, с этим чудаком человеком», - подумал Рыбак. Как в жизни, так и
перед смертью у него на первом
характере, так понимал Рыбак. Но ведь кому не известно, что в игре, которая называется жизнью, чаще с
выигрышем оказывается тот, кто больше хитрит. Да и как иначе? Действительно, фашизм - машина,
207
подмявшая под свои колеса полмира, разве можно, стоя перед ней, размахивать голыми руками? Может,
куда разумнее будет подобраться со стороны и сунуть ей меж колес какую-нибудь рогатину. Пусть
напорется да забуксует, дав тем возможность потихоньку смыться к своим.
Сотников замолчал или, может, впал в забытье, и Рыбак перестал набиваться к нему с разговором.
Пусть поступает как хочет - он же, Рыбак, будет руководствоваться собственным разумом.
Он лег на бок, подобрал ноги, повыше натянул воротник полушубка. Пока суд да дело, было бы
неплохо вздремнуть, чтобы прояснилось в голове, потому как скоро, наверно, будет уже не до сна.
Однако он верил в свою счастливую звезду и постепенно убеждался, что его отношения с полицаями
обрели правильное направление, которого и нужно держаться. Если только Сотников своим нелепым
упрямством не испортит все его планы. Но, видно, Сотников долго не протянет. Странным это было и
противным - думать о скорой смерти товарища. Но иначе не получалось. В его смерти он видел
единственный для себя выход из этой западни.
Задумавшись, Рыбак не сразу услышал, как что-то живое тихонько корябнуло по его сапогу, потом
снова. Он двинул ногой и вдруг ясно увидел крысу - серый ее комок метнулся к стене и затих там:
длинный и тонкий хвост настороженно пролег по соломе. Содрогнувшись, Рыбак пнул туда каблуком -
крыса, тоненько пискнув, проворно скрылась в темном углу. По донесшейся из соломы тихой возне
Рыбак, однако, понял, что там она не одна. Наверно, надо бы чем-то бросить в них, но под руками не
было ничего подходящего, и Рыбак, сорвав с головы шапку, швырнул ее в угол.
Когда там притихло, он на четвереньках сползал за шапкой и опять привалился спиной к стене.
Однако спать он уже не мог, сидел и с неясным брезгливым страхом вглядывался в крысиный угол.
14
Петра привели не скоро, уже на закате солнца, когда сумерки в камере совсем сгустились и окошко
вверху едва светилось скудным отсветом морозного дня. Да и в двери, когда та отворилась, уже не было
прежней яркости - нагнув белую голову, староста молча переступил порог и сунулся на свое место в углу.
Полицай не спешил закрыть двери, и Рыбак у стены весь болезненно сжался, стараясь как бы