Повести
Шрифт:
узнавал себя. Да и она с ее неподдельным интересом ко всему родному для него сразу стала ближе,
будто они были давно знакомы и только сейчас встретились после долгой нелегкой разлуки.
Наконец он замолчал. Она медленно высвободила его руку и свободнее взяла за шершавые пальцы.
Спокойно спросила:
– Иван, твой мама карашо?
– Мама? Хорошая.
– А иль падре - отэц?
Она мечтательно поглядывала на склон и не заметила, как дрогнуло его
лицо.
– Не помню.
– Почему?
– удивилась она и даже приостановилась. Он не захотел останавливаться, сцепленные их
руки вытянулись.
– Умер отец. Я еще малый был.
– Марто? Умиор? Почему умиор?
– Так. Жизнь сломала.
Она деликатно выпустила его руку, зашла сбоку, ожидая, что он скажет что-то важное, разъяснит то,
что она не поняла, но он уже не хотел ни о чем говорить. Через; несколько шагов она спросила:
– Иван, обида? Да?
– Какая обида?..
– Ты счастливо, Иван!
– не дождавшись его ответа и, видно, поняв это по-своему, серьезно заговорила
Джулия. - Твой болшой фатерлянд! Такой колоссаль война побеждат. Это болшой, болшой счастье.
Обида - есть маленко обида. Не надо, Иван...
Он не ответил, только вздохнул, уклоняясь от этого разговора. Действительно, зачем ей знать о том
трудном и сложном, что было в его жизни?
12
Так думал он, карабкаясь по крутой тропе вверх, уверенный, что поступает правильно. В самом деле,
кто она, эта красотка, нелепой случайностью войны заброшенная в фашистский концлагерь? Кто она,
чтобы выкладывать ей то трудное, что в свое время отняло столько душевных сил у него? Примет ли ее,
пусть и чуткая, честная душа суровую правду его страны, в которой дай бог разобраться самому? Разве
что посочувствует. Но сочувствие ему ни к чему, за двадцать пять лет жизни он привык обходиться без
него. Поэтому пусть лучше все будет для нее хорошим, именно таким, каким она это себе представляет.
И он смолчал.
Отдавшись раздумью, Иван тем не менее шел быстро и не замечал времени. Джулия, поняв, что
задела слишком чувствительную струну в его душе, тоже умолкла, немного приотстала, и они долго
молча взбирались по склону. Между тем на величественные громады гор спустился тревожный ветреный
вечер. Горы начали быстро темнеть, сузились и без того сжатые тучами дали: исчез серебристый блеск
хребта - туманное марево без остатка поглотило его. На фоне чуть светлого неба чернели гигантские
близнецы ближней вершины, а за ней - другая, пониже. В седловине, вероятно, был перевал, туда и вела
тропа.
Обычно
так бесприютно, тревожно и тягостно, как при наступлении сумерек. Со всей остротой он почувствовал
это в годы войны, да еще в плену, на чужой земле - в неволе, в голоде и стуже. Вечерами особенно остро
донимало одиночество, чувство беззащитности, зависимости от злой и неумолимой вражеской силы. И
нестерпимо хотелось мира, покоя, родной и доброй души рядом.
– Иван!..
– неожиданно позвала сзади Джулия.
– Иван!
Как всегда, она сделала ударение на «и», это было непривычно, вначале даже пугало, будто
поблизости появился еще кто-то кроме них двоих. Иван вздрогнул и остановился.
Ничего больше не говоря, Джулия молча плелась между камнями, и он без слов понял, в чем дело.
Сразу видно было, как она устала, да и сам он чувствовал, что необходимо отдохнуть. Но в этой
заоблачной выси стало нестерпимо холодно, бушевал, рвал одежду, гудел в расщелинах ошалелый
ветер. Зябли руки, а ноги совсем окоченели от стужи. Холод все крепчал, усиливался к ночи и ветер.
Всей своей жестокой, слепой силой природа обрушивалась на беглецов. Иван спешил, хорошо понимая,
что ночевать тут нельзя, что спасение только в движении, и если они в эту ночь не одолеют перевала, то
завтра уже будет поздно.
– Иван, - сказала, подойдя, Джулия, - очэн, очэн уставаль.
Он переступил с ноги на ногу - ступни болели, саднили, но теперь он старался не замечать этого и
озабоченно посмотрел на Джулию.
– Давай как-нибудь... Видишь, хмурится.
23
Из-за ближних вершин переваливалась, оседая на склонах, густая темная туча. Небо постепенно
гасило свой блеск, тускло померцала и исчезла в черной мгле крошечная одинокая звезда; все вокруг -
скальные громады, косогоры, ущелья и долины - заволокла серая наволочь облаков.
– Почему нон переваль? Где ест переваль?
– Скоро будет. Скоро, - обнадеживал девушку Иван, сам не зная, как долго еще добираться до
седловины.
Они снова двинулись по едва приметной в каменистом грунте тропинке. Иван боялся теперь потерять
спутницу и, прислушиваясь к привычному стуку ее колодок, шел несколько медленнее. На крутых местах
он останавливался, ждал девушку, подавал ей руку и втаскивал наверх, сам при этом еле удерживая в
груди сердце. А ветер бешено трепал одежду, тугими толчками бил то в спину, то в грудь, затрудняя