Повести

Васильев Павел Александрович

2

Это был веселый белобрысый парень. Волосы густые, вьющиеся, с золотистым отливом, с рыжинкой — они буйным чубом свешивались на глаза, и агент — Кудрявчик, как уже успели прозвать его, — широко, белозубо улыбался и резко встряхивал головой, откидывая чуб. Он работал агентом недавно, только что демобилизовался из армии. И ходил еще в хромовых армейских сапожках и в галифе. До него страховым агентом работал старик, маленький скрюченный человечек, с лицом табачного цвета, одежда суконная, черная, глухой ворот гимнастерки

в любую жару застегнут до подбородка. Приезжал на ржавом скрипучем велосипеде. И голос у него был скрипучий, ржавый. А этот, Кудрявчик, шел, расстегнув ворот яркой сатиновой рубашки, грудь колесом, весело, неторопливо посматривал направо и налево и улыбался, придерживая локтем маленькую потертую полевую сумку. Быстро взбегал на крыльцо, постукивал каблучками и широко распахивал дверь в избу.

— Ну, тетушка, будем платить страховку? — спрашивал у хозяйки, поздоровавшись.

— Да какая я тебе тетушка!

— А мне все родственники! Все меня любят. И все рады. А что, может, и будешь родственницей! Где твои девки-то? — заглядывал в приоткрытую дверь в сени.

— А что тебе девки?

— Больно девки у тебя хороши. Вишенки! А до девок я сам не свой, как кот до сметаны.

— У, бугай! В грех вводит! Считай деньги да не скаль зубы, в ведомости что не перепутай.

— У нас как в аптеке! Мы свое дело туго знаем! Два берем, а рубль пишем. А вправду, где твои девки?

— Пиши, пиши, ладно уж. Я покажу тебе таких девок… — беззлобно поругивалась хозяйка.

— Вот сатана — теща! Я тебе по-серьезному… Кваску бы мне. Квас не водится? Ну, водички похолоднее. Ах, хороша водичка! Спасибочко. Ну, так я сегодня на вечерку тут останусь, а твоих девок дождусь. А и сама ты, видно, была красива!

— Ладно, ступай уж! Давай квитанцию. Да сумку-то не потеряй.

— Что ты!..

Так он шел по деревне. Некоторые избы были заперты, хозяева ушли на работу в поле, у других уже было уплачено, и поэтому он заходил не к каждому. Сыграл с ребятишками в рюхи. Положил сумку на обочину дороги, просверлил каблуком в земле лунку — «масло» — и стал играть. Бил по бабкам с левши, но бил метко. Наигравшись, умылся, достав из колодца ведро воды, сел на поженку, побеседовал с мальчишками:

— Ты чей?.. А ты чей? — Познакомился со всеми. У Мишки Барканенка спросил: — Что, батька-то твой еще не вернулся?

— Нет, — ответил Мишка.

— Так вот и сгинул! По своей дури…

Мишка застыдился, потупился. А он лег, потянулся с хрустом, спросил заговорщицки у мальчишек:

— А что, хлопцы, самогончика я у вас здесь нигде не добуду? Шнапсика?

— Нет, — дружно ответили ребята.

— А жаль… Стопочку бы. Что-то кости ломит.

— Если только у Власьевны. У нее тоже кости ломит.

— А там есть?

— Она ноги натирает от ревматизма…

Обо всем этом ребята рассказали следователю только на второй день.

А тогда Кудрявчик поднялся и, потирая ладонью грудь, поглядывая на окна, пошел.

3

Власьевна не признавалась ни в чем.

— Не знаю я ничего, не видела

Кудрявчика, не приходил он ко мне. Вот крест, не видела! Не видела, и все! Не был тут!

И даже когда в сенях возле кровати, покрытой пологом, заметили несколько начисто вымытых половиц, приподняли их и между ними в зазоре нашли запекшуюся кровь, все равно еще долго отпиралась Власьевна. И только когда ее арестовали, она призналась.

— Все равно мне теперь погибать, все одно земля сырая! — плакала Власьевна. — И так конец, и так.

— Почему же? Если признаетесь во всем чистосердечно, расскажете все как было, может, судьи и найдут оправдательные мотивы.

— Нет. Не скажу — плохо, а если чистосердечно все расскажу — земля мне сырая. Не жить мне больше, другие судьи появятся, лютее ваших!..

Власьевна жила одна, муж ее погиб еще в финскую, а два сына не вернулись с Отечественной войны…

Кудрявчик пришел к Власьевне, когда она подметала пол.

— Здравствуй, бабуся! — с порога крикнул Кудрявчик.

— Здравствуй, сынок, — Власьевна с трудом разогнулась в пояснице.

— За страховочкой пришел, — весело улыбаясь, сказал Кудрявчик.

— Да ведь я недавно платила.

— Еще раз проверим. Что у тебя? Буренка есть, овцы, изба… Можно сказать, хоромы.

— Какие там хоромы!.. Без мужиков живу.

— По второму разу плати! Положено!

— Как так? — всплеснула руками удивленная и напуганная старуха.

— А вот так, закон такой. А денег нет, натурой плати.

— Какой натурой?

— А это… самогоночка есть?

Власьевна изредка гнала самогонку, но, действительно, только для натирания — у нее очень ломило ноги, — а если и продавала иногда, что случалось редко, так только в том случае, когда донимала большая нужда, надо было как-то достать денег, чтобы заткнуть прореху. И, продавая, всегда стыдилась этого Власьевна, всегда горевала и страдала, что так поступает.

— Да откуда она у меня, у старой бабы? Нашел тоже у кого спрашивать — к мужикам иди.

— Дух в избе…

— Да это вот в горшке пригорело.

— Из подпола пахнет.

— А полезай в подпол — найдешь, так все бери.

— Я, бабка, искать не буду, а ты мне сама принеси. Я ведь заплачу, не просто так. Сколько стоит, заплачу, во, на тебе деньги! А я человек простой, не милиция, никому говорить не буду.

— Да нет у меня!

— Ну, ладно, ладно, сделай уважение! Уважь! — Кудрявчик приобнял бабку за плечи. — Уважь, Власьевна! Душа горит. Зной такой — истомился совсем. Да вечерком пойду к девушкам, погуляю.

Власьевна раздобрилась и принесла из чулана поллитровку, была припрятана в сундуке. И денег не взяла. А просто парень хороший, почему не дать.

— Ведь мы с твоим Викторкой приятели были, в школу вместе ходили, — сказал Власьевне Кудрявчик, выпив и похрустывая свежепросольным огурчиком. — Один раз, помню, полезли на дуб грачей разорять. Вот как будто сейчас вижу… Набрали целый картуз яиц. Спускаемся. Картуз я в зубах держал. И вороны эти, грачи над нами летают и на меня гадят.

— Врешь ведь?