Поводок для пилигрима
Шрифт:
Не знаю для чего видия Рона нанесла символ принадлежности к Храму Матери. Но ты должен усвоить, его не должны видеть.
А что он означает? спросил я. Что то он должен означать раз накололи? Судящий?
В ответ испытывающий обжигающий взгляд серых глаз.
Если ты знаешь нашу иерархию то…
" Ух, ты! Из пилигримов и героев в Папы Римские! Вот это карьера!" догадался я о чем умолчала жрица.
А где сама видия?
Её призвала Великая Мать. Раны видии нуждались в хорошем уходе, но она отдала свое время, выхаживая
Видать больничный мне уже не полагался… проворчал я. А абхая** Эйжа?
Она тоже предстала перед Великой Матерью.
Я трусил спросить про Маршалси и Амадеуса. Да и не скажет. Что ей какие то капитан и бард. Ей да, а мне?
Она подала мне банку с мазью. Мазь слабо пахла лавандой.
Втирай в щеку раз в три декады. Водой она не смывается.
Жрица развернулась уходить, на миг остановилась в дверях. Дурная манера людей договаривать у порога.
Когда поправишься окончательно, мы вернемся к разговору.
Таким тоном обо мне лучше не разговаривать. Помирать я не собирался. Во всяком случае теперь.
А что дайва Аира? В Ожене… спросил я напоследок.
Взгляд жрицы стал не просто холодным каменным.
Дайва Аира руководила обороной Святого города.
Прошло еще декады две прежде чем хватило сил доковылять до двери. Разрывающая боль в боку скручивала в бараний рог. Всякий шаг пытка.
Задушевных разговоров со мной ни кто больше не проводил, а на мою инициативу завести беседу ни кто не откликался и на вопросы не отвечали. Молча совали лекарства и все. Вскоре жриц в монастыре поубавилось. Как мне подсказал служка: Воюють! Судя по всему война полыхала не шуточная, раз рекрутировали и, плакальщиц". Но мне нет до этого дела. Последние три декады я не мог ни пить, ни есть, ни спать. Мне нужно вернуться к Трем Холмам. Я не убеждал себя. Знал должен так сделать и сделаю.
Из монастыря я сбежал. Прихватив банку с мазью, собрав в узел хлеба, сыра и полгорсти пилюль. Вывел без спросу старую лошаденку настоятеля и уехал.
Показалось, добирался целую вечность. Три Холма… Раньше была деревня… Теперь насыпали курган и рядом поставили поминальную часовенку из старых бревен. Еще не доезжая до места, спешился и пошел… нет, поплелся к часовне, отсчитывая тяжелыми вдохами каждый свой шаг.
Здравствуйте сеньор, поприветствовал меня старик, сажавший тоненькие деревца.
Здравствуй, ответил я и отпустив лошадь, плюхнулся на ступеньки часовни. Ноги не держали. Нашарил последние пилюли, сыпанул их в рот, разжевал и проглотил. Старик сходил за водой и подал. Запил застрявшие в горле лекарства.
Не признали меня? спросил он, подождав.
Не припомню, покачал я головой, даже не глядя в его сторону.
И ладно, не обиделся он и не полез с изъяснениями, где и как мы с ним встречались.
Старик забрал у меня кружку с остатками воды и собрался отойти. Я его остановил.
Подожди… Не знаю как спросить…
Он остановился. Старик понял меня.
Почти никого не осталось.
Нет её…
Старик сокрушенно закачал головой. Рука его скользнула к поясу и отцепила фляжку. Протянул её мне.
Упокой душу!
Кто еще, фляжка не держалась в руках. Внутри, под сердцем, разверзлась бездонная холодная полынья.
Послушница сильно плохая была… Кадетов… пацанов тех, человек десять. Остальные… Там лежат.
Я слышу его, но не хочу понимать. Не принимает душа его слов. Сколько можно! Запрокидываю фляжку. Проклятое вино не идет в глотку, льется на грудь.
Поднимаюсь со ступенек и бреду к краю кургана. На осыпающихся склонах кое-где прорастала трава. Поднял горсть сухой земли, долго мял в пальцах, растирая жесткие комья в прах. Бросил вверх. Что еще сделать? В груди больно словно горит вселенная. Задыхаясь, хватаю ртом воздух.
Иду прочь. Лошадь догнала и ткнулась мордой в плечо. Я не глядя взял в повод. Надо идти… Куда? Зачем? Надо… Не ушел… Не смог… Вернулся к кургану.
Не отпускают… голос старика далек. Тут вот тетрадку нашел… Может того юноши, что с вами приезжал.
Дед сует мне в руку помятую, извалянную в земле, с ломанной обложкой тетрадку.
Ты бы поплакал…
Такие как я не плачут старик. Никогда. Это память. Оставшаяся малость от былого богатства…
…Ты есть и тебя нет. Кругом пусто. И что хуже, пусто внутри тебя самого… Лишь сосущее чувство ожидания. А вдруг?… Вдруг!.. Вдруг… Капает и капает время…
…Сижу за столом. Над миской с жидкой похлебкой. Мешаю баланду и смотрю, как в бульоне полощутся редкие крупинки пшена, жилки мяса, морковка, очистки. На против меня бывший солдат. На потрепанной одежке красуется, Серебряная слеза".
Хоть и не золотая, а кружку вина завсегда подадут ветерану, похвалился солдат. Больше видно у государя императора не заслужил. Ты ешь-ешь. Это Мирка. Она кого покормит, кому угол, голову приклонить, найдет. У самой мужик сгинул. Война такое дело… Морду тебе знатно располосовали. Бочину тожеть. Раз кособочишься. Чего молчишь?
Нем с рождения, огрызнулся я.
А я думаю чего ты такой, беззлобно усмехнулся солдат. Супцу то похлебай.
Машинально поддеваю баланду и сербаю из ложки. Мутная жидкость отдает не мытой крупой. Жир моментально застыл на губах.
Может винца? Поделюсь, предлагает солдат.
Отказываюсь, мотая головой что лошадь от мух.
Как знаешь, не навязывается он. Ты случаем не в Гнец путь держишь? А то по пути. Сам то я из Дьила. А вот в Гнец еду.
Начинаю злится. Бешеная волна откуда то изнутри потихоньку набирала силу. Отчего? Почему? На кого? На болтливого солдата?
Дружок мой, под Оженом лег. Вот как ты передо мной так и он, словил стрелу и помер. Как чувствовал. Просил сгинет, съездить к его родным, помочь чем. У него детишек трое. Младший совсем малой. Баба одна на мельнице управляется. Вот еду, денег отвезу, да кое что из трофеев.