Поворот
Шрифт:
— Они хотят, просто они для этого ничего делать не желают.
— Вот поэтому нам и нужны те, кто людей не принудит, а сагитирует усердно поработать для всеобщего и личного блага.
— Конкретные кандидатуры есть?
— Есть, но тебе они не понравятся.
— Надеюсь, мне на них жениться не придется, так что давай, привлекай граждан к работе. А не справятся, то выгнать их всегда успеем.
— Если успеем. В смысле, если их раньше не сожрут те, кому наша работа поперек горла стоит. Те же британцы активно наши нацменьшинства на бунты подбивают…
— Еля, ты у нас кто?
— Ненка, а что?
— Ты у нас работница секретариата правительства, и правительство тебе поручает вот этим всем и заняться. Ты же у нас сама — нацменьшинство, тебе и карты в руки.
— Юмсун тоже нацменьшинство… впрочем, ладно: Юмсун сильно другими делами занята. Но ты мне все это официально поручи, указ в газете опубликуй…
— Договорились, вот только
— А русские пусть…
— А русские — это тоже национальность. Так что иди, трудись!
— Уже бегу. А с продовольствием-то что делать будем?
С продовольствием картина выглядела более чем понятно: один трактор обеспечивал примерно триста тонн товарного зерна. То есть один проработавший без поломок всю посевную и всю уборочную страду трактор обеспечивал. А с царских времен в стране осталось порядка четырех тысяч тракторов, новеньких заводы успели порядка двенадцати тысяч изготовить — и вот эти машины дали возможность заложить в «закрома Родины» почти пять миллионов тонн хлеба. А прочие запасы (ну и вся «расходная часть») обеспечивалась лошадками и волами — а с ними «арифметика» выглядела более чем странно. В среднем «условная лошадь» обеспечивала выращивание примерно трех тонн зерна, но товарная составляющая не превышала двух с половиной центнеров, все прочее мужики «сами съедали». Хотя и тут был довольно сильный разброс, и разброс был не по «климатическим зонам», а по «типу хозяйства»: у единоличника «товарная составляющая» стремилась к нулю, а в крупных хозяйствах условная лошадь обеспечивала до полутора тонн доступного казне хлеба. А местами — и свыше двух тонн, но в любом случае это было на два порядка меньше, чем поступления «от тракторов». Вдобавок тягловая скотина отнимала ценнейший кормовой ресурс у скотины мясомолочной — на что почему-то мало кто внимание обращал. То есть понятно почему: не привык еще народ к наличию «тягловой альтернативы», лошадь (или вол) со всеми кормовыми потребностями считалась «естественной платой за хлеб» — но как раз попаданцы понимали, что уже эта «дополнительная плата» становится лишь обузой всего хозяйства страны.
Однако — если ко всему подходить с подобных позиций — «обузой» можно было считать и простых мужиков, которые стране ничего, собственно, дать не могли. Катя Старостина, правда, мужиков все же обузой не считала, а считала их всего лишь «балластом», без которого хлипкое государственное судно может и перевернуться в случае любого сколь-нибудь серьезного волнения, а вот Еля…
Все же у медиков взгляд на жизнь и в особенности на окружающих людей выглядит «профессионально-циничным», и это правильно — но правильно лишь в области медицины. А у оленеводов, живущих в условиях весьма экстремальных, каждый человек (даже чужак) в мирное время является величайшей ценностью. Ведь там просто выжить — это уже совершить подвиг, а помочь выжить ближнему своему — это воистину благородный героизм. Который северные народы вынуждены совершать практически ежедневно — а потому взгляд на окружающих там совершенно иной. И Еля — которая успела немало морозного воздуха хлебнуть — на тех же мужиков смотрела иначе. Но знания Ха-Юн ей подсказывали, что суровые русские мужики скорее всего какую-то непонятную девчонку «китайского вида» просто слушать не будут, а потому подобрала несколько человек «кавказской расы» в качестве трансляторов своего (естественно, единственно верного) мнения. Но эти же знания очень прозрачно намекали на то, что трансляция будет правильной лишь в том случае, если «передатчик» сам будет искренне верить в то, что ему требуется говорить…
В конце сентября в России началась массовая демобилизация армии. Потому что наступил окончательный мир: был подписан, наконец, долгожданный договор с Болгарией. Потому что в Болгарии сменилась правительство: царь Фердинанд под давлением армии отрекся от престола. Потому что англичане стали усиленно готовить к войне с Болгарией Грецию (с целью отвоевать Македонию и Южную Фракию), причем не просто греков они собрались натравить на Болгарию, но и сами решили активно в этом деле поучаствовать: уж очень хотелось захватить хотя бы Дарданеллы. А болгарские генералы решили, что самим им с такой агрессией не справиться, и сунулись было в Германии за помощью (Австрия по результатам войны как сколь-нибудь заметная военная сила уже не котировалась), но немцы еще раз воевать не захотели. А тут очень удачно сильно приболел командующий болгарской армией Никола Жеков и пост занял другой генерал — Георги Тодоров, четыре года проучившийся, между прочим, в Санкт-Петербурге и весьма пророссийски настроенный. Которому (он был первым заместителем Главнокомандующего почти всю войну) уже год назад сообщили по неофициальным каналам, что Россия не только мир заключит, но и союзнический договор с Болгарией подпишет — но только после того, как немец царем быть перестанет. Были проведены еще одни неофициальные переговоры,
Сразу после подписания Договора состоялись переговоры полковника Руси Христова Лудогорова (который был командующим болгарскими железнодорожными войсками) и генерал-лейтенанта Эдуарда Брониславовича Кригер-Войновского (который командовал аналогичными «войсками» России). Переговаривались они долго, часа три — и после этого две толпы (она русская и одна болгарская) инженеров приступили к проектированию моста через Дунай чуть ниже городка Рени. Изначально, впрочем, рассматривалось предложение болгарского полковника мост выстроить рядом в городком Тулица напротив Измаила — но это обошлось бы в разы дороже даже несмотря на то, что мост получился бы на сотню метров короче. Но там пришлось бы буквально через лиман километров на семь строить насыпь высотой больше восьми метров, причем насыпь укрепленную: Дунай во время разливов обычную земляную просто смыл бы. Так что сошлись на «дешевом варианте» — а Линн по этому поводу задал единственный вопрос Андрею:
— А у нас стали-то на мост хватит? Ведь у болгар ее точно нет…
Но прямое железнодорожное сообщение с Болгарией было лишь «стратегической перспективой», а важнейшей тактической задачей была подготовка к посевной (и уборочной) кампании двадцатого года. К последней посевной, способной дать запасец провианта в голодный двадцать первый год. И в успехе грядущей посевной могла сильно помочь деятельность Николая Второва в части строительства тракторных заводов — но именно осенью девятнадцатого года стало всем понятно, что имела в виду Катя, говоря, что Второву напрасно эту работу поручили. То есть он заводы выстроил, и даже больше, чем у него просили (если считать и Чугуевский завод) — но заводы были «не совсем такие, какие хотелось».
Николай Александрович был талантливым бизнесменом и к строительству заводов он подошел в лучших традициях русского купечества. Так как «американские конкуренты» продавали трактора по ценам в районе восьмисот долларов. Он счел необходимым делать отечественные машины «немного дешевле» и поставил перед инженерами задачу укладываться в полторы тысячи рублей. Причем в полторы тысячи, имея в виду и пятнадцатипроцентную прибыль при их продаже — а для того, чтобы себестоимость трактора укладывалась в тысячу триста рублей, он много чего «удешевил». Сильно удешевил — например, убрал рессоры с трактора, выпускаемого в Мотовилихе. Там и пружины-то имелись только на сиденье тракториста — но он и их «снял», удешевив этим производство на пару рублей — а из-за этого здоровый тракторист мог на тракторе проработать часа четыре, после чего просто вырубался от усталости. А если все подобные «мелочи» подсчитать, то трактор в производстве «подешевел» рублей на полтораста, но и в поле без поломок он мог проработать максимум пару недель. Без мелких поломок, которые легко исправлялись (путем замены простеньких деталей, которые, между прочим, тоже денег стоили прилично) — но быстро «устранить проблемы» именно в Мотовилихе никак не получалось, на заводе просто не было станков, на которых можно было наладить производство «недостающих частей». Ну и заказа на необходимые материалы заранее составлено не было, так что и их где-то требовалось найти — а это в условиях тотального дефицита было делом очень непростым.
В Клину и Белгороде (где «вольности» с конструкцией машины не допускались) трактора производились всего по десять штук в сутки — и совсем не потому, что заводы больше дать не могли. Технически они должны были выпускать минимум по двадцать пять тракторов каждый — но на заводах просто не хватало рабочих. И не хватало их не только потому, что квалифицированных работяг там отродясь не водилось, но и потому, что если бы они и завелись, то жить им было просто негде. А строительством жилья Николай Александрович не озаботился — поскольку это «в сметы не входило».
Примерно та же ситуация сложилась и в Чугуеве. То есть там все же некоторое количество рабочих набрать удалось, но в городе свободный пролетариат закончился. Впрочем, там его больше пока и не требовалось: харьковские конструктора изначально по каким-то соображениям нацеливались на полукустарное производство, а Николай Александрович «вникал» лишь в финансовую составляющую этого строительства и был вообще не в курсе того, что там создавалось. Вот получилось «сэкономить» на стройках в Клину и Белгороде — так почему бы и харьковчан не профинансировать? Запросы-то у них вообще копеечные…