Повседневная цивилистика
Шрифт:
В процессе работы над статьей я довольно быстро сместился от «Капитала» к «Философии права» Гегеля. Тогда я только начал понимать то, что впоследствии стало яснее. Юридические идеи Маркса, в основном изложенные в гл. 23 первого тома, представляют собой реакцию на «Философию права». Это хорошо известно. Но можно заметить и другое: Маркс пытался преодолеть гегелевские идеи о праве, и, как мне кажется, ему это не удалось. Во всяком случае, в таком важном пункте, как удаление из юридической связи воли человека и обнаружение в ней объективного начала, ничего убедительного не было показано. Можно много говорить о явлении объективного в обществе в целом, но право – это всегда явление воли частного лица, это всегда явление субъективное. Следовательно, и собственность – всегда только право и всегда только субъективна. Никакой объективной собственности нет. В материальном мире, где
Как-то мало обращали внимание на то, что вещь – понятие только юридическое. Физики имеют дело с телом, экономисты – с товаром. Что такое вещь, должны сказать юристы, но, оказывается, до сих пор не сказали.
После обнаружения этого странного молчания и после многолетних размышлений я предложил и свое определение вещи. Это материальный объект, которым можно владеть. Поэтому становится понятно, почему планета или атмосферный воздух – не вещи, хотя они материальны. Понятно также, что граница между вещами и прочими объектами сдвигается по мере технологического развития, расширяющего возможности владения за счет усложнения систем управления, и т. п.
Обнаруживается также, что все вещи изготовлены именно так, чтобы ими можно было владеть, и что практически все вещи изготовлены, произведены человеком. При этом их приходится вырывать из природы, и назад они обычно не могут вернуться, не утрачивая своих, приданных им человеком качеств. Природа их не принимает, что можно наблюдать на любой свалке.
Другое следствие из того положения, что вещь – это материальный объект, пригодный к владению, скорее имеет значение для современного российского права. Если помнить, что владение – исключительная позиция, что владение есть постольку, поскольку владелец не зависит ни от кого другого и осуществляет владение исключительно своей волей, то мы можем легко убедиться, что строением невозможно владеть помимо воли владельца участка. Ведь к строению нужен подход, возможность его огородить и тому подобные действия, в целом выражающие суть владения, а для этого нужно владеть участком, на котором расположено строение. Следовательно, строение не является вещью. Вещью остается только участок. Так и считается в континентальном праве, так было и в российском праве. Различные конструкции, присваивающие статус вещи помещениям и тому подобным объектам, являются, как известно, юридическими фикциями.
Возвращаясь к Гегелю и «Философии права», хочу попутно заметить, что при традиционном советском почтении к предтече Маркса сама книга не переиздавалась с 1934 по 1990 г. Я ее читал в библиотеке, где среди издательских реквизитов еще значился Л. Каменев. В последние месяцы советского уклада вышел новый перевод – здесь уже было имя В. Нерсесянца. Но время ушло вперед. И теперь неважно, видели ли советские политические издательства что-то сомнительное в этой книге или просто руки не доходили. Тогда же или даже чуть раньше вышла книга ранних работ Гегеля, и среди них были статьи по философии нравственности. Как это часто бывает, в набросках было больше, чем потом вошло в канон. Именно там, насколько помню, я получил самый сильный толчок к пониманию собственности. Потом ничего, что могло бы ослабить этот импульс, показать иные интересные решения, я больше не находил.
В целом эти суждения, радикальные лишь в контексте тускневшего советского учения о собственности, сводятся к тому, что в центре собственности находится человек. Единичный человек, личность. То, что я писал об этом в последующие годы, можно назвать антропологией собственности.
Приходилось использовать параюридическую литературу, историческую, культурологическую, философскую. Юристы, увы, мало этим интересуются. Нужно сказать, что в середине 90-х годов появилось много новых для нас книг и еще оставалась советская привычка читать все новое. Не могу сейчас уже сказать, отошел ли я от традиционного юридического чтения потому, что не видел здесь интересующих меня тем, или увлекся этими темами потому, что находил указания на них в этих до того малоизвестных или вовсе нам неизвестных книгах. Не помню, кто сказал, что науку двигают те, кто читает другие книги. Не хочу заявлять, что я двинул науку, – это оценят читатели, если они будут тогда, когда не будет меня. Ведь только потомки
Довольно много я цитировал французов, которых тогда стали массово переводить. Среди них были постмодернисты. Вероятно, поэтому меня стали называть главным юристом постмодерна. Хотя наиболее важными для себя я считаю таких авторов, как Мосс, Ассман, Фрейденберг, Гуревич. Едва ли их можно считать постмодернистами.
Мосс, который 100 лет назад показал значение дарения в архаичной экономике [14] , вообще малоизвестен юристам. О нем больше говорят историки (хотя есть замечательный анекдот, приводимый Гуревичем, как академик Нечкина назвала теорию дара несерьезной, «ведь речь идет о каком-то там подарке»), знают экономисты. Но благодаря Моссу я смог, кажется, разобраться в некоторых аспектах генезиса договоров в архаичном, в том числе римском, праве. Первым договором была все же купля-продажа, а не смутный договор «обмена», которого никогда не было, но о котором писали даже великие романисты XIX в., не приводя в подтверждение, несмотря на свои колоссальные познания, ни одного факта. Хороший пример парализующей власти предрассудка.
14
Об этом также много писал знаменитый этнограф Б. Малиновский.
Можно сказать, что не купля-продажа создала деньги как условие договора (так обычно все еще полагают), а деньги создали для своего обращения куплю-продажу и затем через нее все право. Поэтому понятно, что в качестве средств права деньги квалифицировать заведомо невозможно. И не только феномен безналичных денег. И наличные деньги – не вещь в юридическом смысле слова. А других смыслов у вещи нет.
Связь лица и собственности характеризуется тем, что лицо воплощено в вещи, а вещь несет на себе печать лица. Имущество в целом – расширенная личность и поэтому, в частности, не может быть отчуждено в целом. Имеется обширный, богатый, хотя и избыточный в своей монотонности, материал, подтверждающий это. Увы, и здесь до сих пор юристы мало что сделали. На первых порах я с увлечением цитировал то, что без особого труда можно найти в неюридической литературе, восполняя многолетние пробелы.
Но затем все же сосредоточился на труднейшем вопросе о генезисе права собственности (повторю, впрочем, что, кроме юридической, никакой иной собственности нет).
Собственность – право абсолютное и исключительное. Но если она возникает в договоре как «взаимное признание» сторонами друг друга в качестве собственников, как об этом писал Гегель, то, во-первых, непонятно, почему по архаической купле-продаже передавалось только владение (и до сих пор купля-продажа – это все равно договор о владении, поэтому не может быть продажи без передачи вещи), а не право, во-вторых, таким образом не объясняется длительный период сохранения относительной связи из купли-продажи типа usus auctoritas.
Можно довольно уверенно сказать, что в принципе договор не может создать абсолютное право, он всегда будет порождать только относительную связь.
Задним числом я пришел к вопросу, с которого следовало начинать: как это может быть, чтобы одно и то же право возникло из захвата, из оккупации и из сделки? Ведь это совершенно разные юридические ситуации. Вы будете смеяться, но этого вопроса ни задним числом, ни в качестве исходного тоже никто не задавал. Не так давно я упомянул его в беседе с уважаемой Евгенией, которая прочитала всю русскую, германскую и вообще европейскую литературу о понятии собственности (это предмет ее профессорской хабилитации). И, судя по трудной, хотя и короткой, паузе, она его до нашего разговора не слыхала.
Но если из сделки возникает право только относительное и другое возникнуть не может, то из захвата, напротив, не может возникнуть никакого права, кроме абсолютного, по той совершенно непреложной для архаики причине, что чужие люди – не субъекты права, не люди. С ними правовое общение невозможно. Ужасное слово «кромешный» не указывает на самом деле ни на что другое, кроме пространства за порогом дома, в крайнем случае – за околицей. Там обитают чужие, и там кромешный ужас. Понятно, что вещи, захваченные у чужих и переправленные через границу, разделяющую устроенный, правильный – свой мир и мир кромешный, не могут иметь никакой связи с прежними владельцами. Право на эти вещи – абсолютное.