Повседневная цивилистика

Скловский Константин

Кстати, по поводу прекрасно фундированных статей моего хорошего друга Д. Дождева, в которых он энергично доказывает тезис о том, что владение – это право, а не факт, я говорил ему, что если эти выводы предложить практике, то она только укрепится в той мысли, что любой владелец, требующий защиты, должен сначала обосновать действительность той сделки, по которой он получил свое владение. И весь блеск его аргументов мигом потускнеет в этом тусклом и пыль – ном углу, в который помещено нашим правоприменением владение. В феврале 2016 г., во время семинара с участием проф. У. Маттеи, автор известного российским цивилистам компендиума, который некоторое время при недостатке литературы служил источником азбучных истин о собственности, поддержал Дмитрия Вадимовича в его мнении о том, что владение – это право, поскольку есть защита владения. Когда выяснилось, что у нас ее нет, остался

высказанный с некоторой растерянностью последний аргумент – приобретательная давность. Этот аргумент, кстати, доказывал как раз обратное: у нас приобретение по давности не действует для недобросовестного владения. А когда мы говорим, что владение – это факт, то имеем в виду именно незаконное, в том числе недобросовестное, владение. Но погружать славного итальянского ученого в наши посессорные мучения в это довольно позднее вечернее время было бы уже совсем безжалостно.

Кстати, тема сноса строений одним только решением органа местного самоуправления, затронутая тем вечером Д. Дождевым, для своей квалификации требует анализа компетенции на применение насилия. А этот анализ возможен, только если владение брать исключительно как факт. Если право кончается там, где начинается право другого, то владение кончается насилием другого против владельца. Когда я развивал эти идеи [12] , лишний раз убедился, насколько важно правильно понимать феномен владения для решения любой практической задачи и как быстро решение приходит в тупик, если полагать владение правом.

12

См.: Скловский К.И. О допустимости «административного сноса» самовольного строения // Закон. 2016. № 6.

Но, конечно, дело не во владельческой защите и узукапии, на которые традиционно ссылался Маттеи.

Владение – это факт, потому что это отношение человека к вещи, полная материальная власть над вещью. А для этого права не нужно. Право дает собственность, которая отличается от владения как раз своей идеальной природой. Владение можно увидеть, описать, заактировать, доказать в споре. Владение имеет место и время, оно локально. А право, в том числе право собственности, невозможно ни увидеть, ни заактировать. Оно не существует в каком-то определенном месте, не локализуется. Право не доказывается, хотя иногда бывает такое неточное словоупотребление. Доказываются факты, указанные в законе как основания возникновения права. Право, стало быть, не доказывается, а обосновывается. Кстати, поэтому суждение суда о праве или об отсутствии права не может иметь преюдициальное значение.

Конечно, владение социально, т. е. имеет те формы и цели, те способы осуществления, которые обусловлены жизнью в обществе. Но социальны практически все жизненные факты: способы носить одежду, развлекаться, издавать звуки и пр. Но от этого данные факты, равно как и вообще любые факты, не становятся правом.

Если в нашем обновленном ГК возникнет раздел о защите владения, который мы написали еще в 2009 г., то и тогда владение правом не станет. Оно будет защищаться уже не только пассивно, в рамках виндикации, но и активно, иском, но защищаться как фактическая позиция. Суть защиты – восстановление фактического положения. Больше века назад, когда создавался проект российского Гражданского уложения, его авторы говорили, что они отказались от идеи владения как особого права. Не то важно, что через 100 лет мы оказались в той же точке (на самом деле нам до нее еще далеко), а то, что право – особое. Ведь почти все, кто думает, что владение – это право, полагают его правом вещным. Я много раз показывал несостоятельность этого взгляда. Именно ввиду его очевидной ошибочности и возникла идея особого права. (Не буду здесь обсуждать влияние конструкции бонитарной собственности – идеи, совершенно непригодной для нашего права, в чем мне, не без сожаления, пришлось убедиться лет 15 назад. И только после того, как я о ней почти забыл, она стала возрождаться отдельными теоретиками.) Но если право особое, то к нему неприменимы никакие положения закона относительно права обычного. И ценность особого права, как и любого особого понятия, становится весьма и весьма сомнительной.

Итак, владение – не право, а факт, фактическая позиция. Оно приобретается и теряется фактическими действиями, в том числе передачей. Чрезвычайно авторитетна идущая от германского права идея, что передача вещи – это сделка. Но эта идея логически несостоятельна. Для

наглядности нужно обратить внимание на то, что передача вещи грабителю и передача вещи покупателю совершаются одними и теми же действиями. Но более важно, что процесс передачи – это фактические действия прежнего владельца, состоящие в том, что он предоставляет новому владельцу такое фактическое положение по отношению к вещи, когда для ее использования новому владельцу уже не препятствует воля владельца прежнего. Все действия при передаче только фактические, внешние. Ничего юридического, идеального при этом не возникает. Я об этом писал в книжке о сделке.

Для нашего будущего права решительно важным будет понимание того, что владение защищается именно как факт и не требует для своего доказывания и защиты никакого юридического обоснования.

Для практических целей можно отождествлять фактическое владение и владение незаконное. Есть, конечно, нюансы, но они становятся важными уже после понимания фактической природы владения. При этом полезно иметь в виду, что достаточно жесткое деление владения на законное и незаконное присуще именно нашему праву. Проследить истоки этого деления можно в X томе Свода Законов Российской империи, но там оно все же не имело таких застывших форм, какие приобрело сейчас. Европейское право хотя время от времени и оперирует термином «незаконное владение» и т. п., тем не менее самого деления в известном нам варианте не проводит.

Неудивительно, что наша теория обходила понятия законного и незаконного владения, как и ряд других понятий, которые не обнаруживаются в континентальной литературе.

Кстати, и известный классическому праву постулат «никто не может изменить себе основание владения» неприменим при квалификации форм владения в нашем праве, хотя такие попытки время от времени предпринимаются. Законное владение может перейти в незаконное, например, при продолжении владения после утраты договорного основания (истечение срока аренды, отказ в выдаче вещи, сданной ранее на хранение, и т. п.), т. е. чаще всего в результате действий владельца. Это, впрочем, не означает изменения основания владения, но меняет его форму (вид), если таковой считать законное и незаконное владение.

Я попытался дать что-то вроде дефиниций и предложил считать законное владение владением по воле собственника (или для собственника), а незаконное – владением помимо воли собственника. Восходит это понимание к положению сторон в возможном виндикационном процессе. Ведь сам термин появляется в ст. 301 ГК РФ. Законный владелец может быть только истцом, а незаконный – только ответчиком.

Вроде бы мои предложения не встретили возражений, и эти определения в основном прижились.

У незаконного владения есть интересные качества, если брать его в сопоставлении с правом собственности. При этом сопоставлении оно оказывается лишенным всяких пределов – и по срокам, и по способам использования вещи. В то же время оно, являясь нарушением права собственности, не является само по себе деликтом. Поэтому за незаконное владение не существует ответственности, а у незаконного владельца нет никаких обязательств перед собственником.

Владение органов, имеющих право (компетенцию) на насилие (следователь, полиция, таможенный орган, судебный пристав), не является ни законным, ни незаконным, поскольку они не могут быть сторонами спора о виндикации. Этот спор не только недоступен для них, но и не нужен, так как право отобрать вещь дается им в силу компетенции, без суда. Впрочем, как и любое насилие, право отбирать и удерживать вещи существует лишь в процессуальных рамках. После прекращения соответствующего процесса (уголовного дела, исполнительного производства и т. п.) орган государства утрачивает право удерживать вещь и его владение, если вещь не передана лицу, у которого она была изъята (или иному лицу, легитимированному в процессе в своем праве на вещь), превращается в незаконное. Стало быть, вещь может у него виндицироваться. Хотя следует ожидать стремления судов квалифицировать требования о возврате вещи в таких случаях как публично-правовые, а не частные.

Мне не раз приходилось говорить, что владение, являясь внешним, фактическим феноменом, деятельностью человека, требует усилий и затрат (особенно когда речь идет о крупных объектах). Из этого со всей очевидностью вытекает, что и прерываться владение может только с помощью усилий, а чаще всего насилия. Насилие вообще находится в центре всей владельческой проблематики. Поэтому я согласен с Савиньи, что владение имеет юридическое значение не потому, что владелец имеет или предполагается, что имеет, право на вещь (как полагал Иеринг), а потому, что пресечение и регулирование насилия – вопрос права и государства.