Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Шрифт:
Здесь жаждут вина не для того только, чтобы развеселиться, но и чтобы забыться и создать себе мираж счастья, которое для многих состоит во вкусном ужине, бутылке вина и улыбке красивой женщины. Не важно, что все это покупается деньгами, что завтра всего этого не будет: хоть час да мой; теперь для меня гремит оркестр, для меня сейчас будет петь хор, мне будут улыбаться накрашенные губы этой красавицы, для меня горят задорным огоньком ее глаза.
И, увлекаясь этим миражом, сколько людей, забывая стыд и совесть, тратят последние гроши, решаются даже на преступления. Метеором пронесутся они по горизонту веселящейся Москвы и исчезнут навсегда или выплывут в каком– нибудь громком
Не завидуйте и веселому, казалось бы, житью-бытью этих женщин, которые скользят между столами, дарят улыбки и присаживаются то тут, то там «разделить компанию». Они веселы, губы их смеются, порывисто поднимается высокая грудь, но у каждой из этих московских гейш есть свое горе, своя тяжелая страница в прошлом, которая привела ее сюда. Неудачный роман, жажда роскоши, неопытность молодости и звон миллионов, которые так легко достаются другим, – все это кружит и не такие головы. Увлечение сменяется разочарованием, нужда заглядывает сначала робко в комнату, а узнав, что ее поджидали здесь, входит и делается хозяйкой, и все грознее и назойливее становится вопрос:
– Чем жить?
Жить можно бы, конечно, трудом, но о нем и не вспоминают в такие минуты, и бабочка, обжегшая уже раз крылья, все-таки летит на огонь. Проходит несколько времени, и она уже певичка в одном из хоров, она гейша, общая утеха и достояние, и продолжает из ночи в ночь искать свое счастье среди посетителей. Теперь она уже дала себе слово не увлекаться, но слова этого, конечно, не сдержала, и хорошо еще, если предмет ее увлечения окажется порядочным человеком, а не такой, как был первый. Бессонные ночи, кутежи, вино – все это разбивает организм, и без того не особенно крепкий; голос, если он был, слабеет и исчезает, и приходится подумать о переходе в другой хор, да и хозяйка недовольна: нет ухаживателей, а потому и дохода мало. Из одного хора в другой и так все ниже, ниже, пока, наконец, не заглянет старость с ее болезнями, морщинами и сединой. Жизнь прошла в каком-то чаду, средств никаких, и остается только одно: протянув руку, просить себе на хлеб насущный!
– Подайте Христа ради ей! – как поется в одном из романсов.
Но все это дело отдаленного будущего, зачем приподнимать его завесу? Надо пользоваться настоящим, хватать мгновения, ловить их, а потому...
– Человек, еще бутылку шампанского!..»
Особой популярностью среди такой публики пользовался так называемый «Пушкинский» кабинет. Писатель Ф. К. Иванов, по словам критиков отражавший в своих произведениях бытовые детали с поразительной точностью, писал об этом уголке «Яра»: «...кабинет имеет полное основание, если не право, называться „Пушкинским“! Он посвящен великому поэту. Вот взгляните. По карнизу лепной работы очень недурно изображены масляными красками различные сцены из пушкинских поэм и лирических стихотворений, в переднем углу стоит бюст поэта, а в простенках вделаны мраморные доски, на которых золотыми буквами написаны отрывки из стихов Пушкина, в том числе и та строфа, где говорится о „Яре“ [160] .
160
Речь идет о строфе из «Дорожной жалобы»:
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
Чем же не «Пушкинский»
Увы, бывающая тут публика в большинстве случаев знает Пушкина именно только по этим отрывкам, которые написаны на стенах. До стихов ли тут! Море целое образовалось бы, если бы слить все шампанское, которое было выпито в «Пушкинском» кабинете; реки ликеров и коньяку выпиты тут; сотни тысяч прокучены и заплачены цыганскому, венгерскому и русскому хорам!
Посмотрите на зеркала, которые предназначены украшать этот шикарный кабинет. Тут целая летопись. Каждый посетитель «Пушкинского» кабинета, имеющий бриллиант, – а из этих посетителей редко кто таковых не имеет, – считает своим долгом увековечить свой почерк и непременно что-нибудь начертать на зеркале бриллиантом.
«Маша, ангел, как не стыдно сердце взять и не отдать?» – пишет один. «Был здесь и прокутил пятьсот рублей», – пишет другой. «Васька – жулик», – объясняет третий, а четвертый коротко объявляет: «Я был здесь пьяный». Надписи и изречения, имена и фамилии слились, переплетаясь друг с другом, и, чтобы прочитать их, надо большое усилие.
А бюст великого поэта стоит, склонив немного голову, смотрит мраморными глазами и все видит. Много мог порассказать бы, если б мог говорить!..
Часто бывает, что лихой кутила, ввалившись в кабинет с веселой компанией, надевает свой цилиндр на мраморную голову бюста, и тогда лавром увенчанная голова эта принимает странный и, пожалуй, страшный вид, но он никого не трогает, этот вид, ибо тут не до видов. Иной подойдет, посмотрит на бюст, поковыряет его и спросит у собутыльника:
– Это кто же такой будет?
– Это Пушкин.
– Тот самый сочинитель, который на Тверском бульваре стоит?
– Тот самый.
– Он в каких же тут смыслах?
– Бывал тут часто, кучивал, ну, вот и поставили для памяти.
– Ах, чтоб тебя!.. Вдруг это и нас когда-нибудь так же поставят, Гриша?
– Это за какие же, например, услуги?
– Да вот за то, что мы бываем тут. Вряд ли господин сочинитель тут просадил такую уйму денег, какую мы просадили!
– Чудак, его не за деньги поставили!
– Даром, стало быть? Ну и пущай, а я не желаю, чтобы на мою мраморную голову кажинный шапку вешал!
Всякая публика бывает в этом кабинете, всякая!..»
В начале лета 1909 года владелец «Яра» А. А. Судаков приступил к постройке нового здания ресторана по проекту архитектора А. Э. Эрихсона. Менее чем через год посетителей принял летний («Белый») зал. В декабре 1910 года состоялось торжественное открытие зимнего отделения с большим залом, который из-за установленного в нем бюста французского императора стали называть «наполеоновским», и многочисленными кабинетами. Новый дворец, достойный лукулловых пиров, способный вместить до тысячи посетителей, вызвал восхищение у современников.
Три года спустя вышел в отставку главный распорядитель «Яра» А. Ф. Натрускин, прослуживший в ресторане 18 лет. С гордостью писал он о себе, что за ресторанную службу получил звание потомственного почетного гражданина, а за приготовление крюшона на 400 человек во время гуляния, устроенного Советом детских приютов, – серебряную медаль на ленте ордена Св. Станислава. В журнале «Ресторанная жизнь» Натрускин опубликовал мемуары, где описал то, чему был свидетелем. Вот отрывок рассказа о том, как кутили «в былые времена»: