Поймать солнце
Шрифт:
Моя бедная мама.
Риккардо встает с дивана и сочувственно кивает мне.
— Я собираюсь пойти покосить лужайку, — говорит он, любезно оставляя нас наедине.
— Спасибо, милый, — отвечает мама, протягивая руку и сжимая ее, прежде чем он исчезает за дверью во внутренний дворик.
Я растерянно стою в прихожей.
Замерзшая.
Безнадежно неуверенная.
— Иди сюда, милая, — говорит мама, похлопывая по месту рядом с собой на диване. — Я скучаю по тебе.
Мои глаза затуманиваются, ее слова
— Прости, мама. За все.
— Тебе не за что извиняться.
— Я бросила тебя. Я была никудышней дочерью, — хриплю я. — Эгоисткой.
— Элла, — шепчет она, беря меня двумя пальцами за подбородок и приподнимая мою голову. — Каждый человек имеет право быть эгоистом, когда речь идет о горе. Я тоже бросила тебя после того, что случилось с твоим братом. — Ее голос срывается на последнем слове. — Я жертвовала драгоценным временем с тобой, так одержимая идеей отменить приговор, когда у меня все еще был ребенок, который нуждался во мне больше, чем когда-либо, — сокрушенно говорит она. — Я держала тебя в неведении. Пыталась защитить тебя, уберечь от еще одного сокрушительного разочарования, если бы ничего не вышло. Так что нет, Элла… тебе не нужно извиняться за то, что тебе нужно время, чтобы исцелиться, чего бы это ни стоило. Я всегда буду твоим надежным убежищем, когда больше некуда будет идти. — Она гладит меня по волосам и вытирает слезы. — Я обещаю.
Ее слова заставляют меня плакать сильнее, и я прячу лицо у нее на плече.
Среди моих слез появляется торжественное осознание того, что горечь, подобно упрямой занозе, не может быть единственной основой наших отношений. Пока мама продолжает утешать меня, я чувствую, как между нами появляется общая уязвимость. Мама сделала выбор; ее твердая вера в невиновность Джоны определила ее решение. Любовь всегда направляет волю сердца.
Я не могу винить ее за любовь.
И знаю, что мне тоже придется сделать выбор.
— Я люблю тебя, — шепчу я ей в плечо, пока она гладит мои волосы. — Я не хочу злиться или держать бесполезные обиды. Я просто хочу двигаться вперед. Я хочу жить. А это так сложно, когда я чувствую себя запертой в этом пузыре трагедии и обиды. — Прерывисто вздохнув, я заканчиваю: — Я просто… я хочу исцелиться, мам.
— О, милая… Я тоже тебя люблю. Очень сильно. — Она шмыгает носом, крепче прижимая меня к себе. — Делай то, что тебе нужно, чтобы найти свое исцеление, хорошо? Что бы это ни было. Я всегда буду здесь. Несмотря ни на что.
Я киваю, принимая ее слова за чистую монету.
Погружаясь в них. Прокручивая их в голове.
Мы остаемся сидеть так несколько минут, может, десять, может, двадцать. Приятно, когда тебя обнимают, когда тебя все еще любят после того, как из всего было высосано столько любви.
— У меня есть кое-что для тебя, — говорит мама, снимая очки, чтобы смахнуть слезы. Пятна туши смешиваются с темными кругами, когда она возвращает очки в проволочной оправе на нос. — Это от бабушки. Она оставила тебе кое-что в своем завещании.
—
— Да. Я знаю, что она была строгой и непоколебимой, но очень любила тебя. — Мама встает и идет через маленькую гостиную, чтобы снять с крючка на стене свою сумочку.
И протягивает мне конверт из плотной бумаги.
Я приподнимаюсь с дивана и беру конверт из ее рук, проводя кончиками пальцев по бумаге. В горле завязывается комок.
— Я дам тебе несколько минут, — мягко говорит она. — Найди меня в спальне после того, как все прочитаешь.
Я рассеянно киваю, чувствуя, как она сжимает мое плечо, и слышу, как удаляются ее шаги по коридору.
Вскрываю конверт и заглядываю внутрь.
Читаю.
Мои глаза расширяются. Легкие сжимаются.
Воздух со свистом выходит из меня, и я прислоняюсь спиной к стене, чтобы не упасть, когда мир расплывается.
Бабушка Ширли оставила мне двести пятьдесят тысяч долларов в своем завещании.
А также оставила записку.
Теплые слезы текут по моим щекам, когда я скольжу взглядом по размытым чернилам, впитывая ее последние слова, обращенные ко мне.
Дорогая Элла,
Используй эти деньги с умом.
А еще важнее — живи мудро и с любовью.
От всего сердца,
бабушка
Я прикладываю ладонь к груди, перечитывая эти простые слова десятки раз.
Затем смотрю в окно, мой взгляд останавливается на фургоне на участке Шеви через дорогу, а затем переходит на дом Макса.
В груди сжимается. Пульс замирает.
И мне требуется всего два удара сердца, чтобы понять это.
Я делаю свой выбор.
Я точно знаю, что собираюсь сделать.
ГЛАВА 42
МАКС
Раздается стук в дверь.
По моему крыльцу раздаются шаги.
Я поднимаю голову от книги, которую читаю, и выглядываю в окно как раз в тот момент, когда мимо проносится тень и исчезает, прежде чем я успеваю разглядеть, кто это.
Я хмурюсь, гадая, не принес ли Шеви пакет с продуктами, как он иногда делает.
Закрыв книгу, кладу ее рядом с собой на диван, обуваюсь и открываю дверь. Мне требуется минута, чтобы заметить это, пока мой взгляд блуждает по двору, по улице, слева направо. Но когда смотрю вниз на крыльцо, то вижу знакомый предмет.
Оранжевый рюкзак.
Я сглатываю, в груди сжимается. Слышится рокот заводимого мотора, доносящийся со стороны владений Шеви, но я не обращаю на это внимания.
Я слишком сосредоточен на рюкзаке — самой ценной вещи Эллы.
Опустившись на колени, я расстегиваю молнию и заглядываю внутрь. Он почти ничего не весит.
А все потому, что внутри всего одна вещь.
Записка.
Дрожащей рукой я лезу внутрь и достаю сложенный листок бумаги. Когда открываю его, оттуда вылетает еще один прямоугольный листок бумаги и приземляется у моих ног.