Поймай меня, если сможешь
Шрифт:
В Дании мы пробыли дольше, чем ожидалось — два часа. Обе дамы тут же отвели меня в один из ресторанов аэропорта, заказав обильный ланч на всех троих, хотя никак не могли успеть проголодаться. Я догадывался, что они поступили так лишь затем, чтобы утолить мой адский голод, но не протестовал. А перед повторной посадкой в самолёт они купили мне несколько шоколадок и журналы на английском языке. Во время перелёта они общались со мной не как с заключённым, а как с другом. Настояли, чтобы я звал их по именам. Беседовали со мной, как друзья — расспрашивали
Моей криминальной карьеры они коснулись лишь мельком, да и то, чтобы спросить об ужасающих условиях в тюрьме Перпиньян. Я с удивлением узнал, что отсидел в этом аду лишь полгода. Я совсем утратил счёт времени.
— Как иностранцу условное освобождение вам не полагалось, но судья имел право сократить вам срок, и именно так он и поступил, — сообщила Иэн. И я внезапно ощутил благодарность к суровому юристу, вынесшему мне приговор. Зная, что отсидел лишь шесть месяцев, я понял, что целый год в Перпиньяне не протянул бы. Это удавалось лишь немногим узникам.
Через полчаса после вылета из Копенгагена самолёт приземлился в Мальме, Швеция. К моему изумлению, мы сошли в Мальме, забрали багаж, и Иэн с Керстен повели меня к шведской черно-белой полицейской машине, ждавшей нас на стоянке аэропорта. За рулём сидел полицейский в форме. Он помог уложить наши чемоданы — вернее, чемоданы девушек, потому что у меня не было никаких вещей, — в багажник, а потом отвёз нас в полицейский участок деревушки Клиппан неподалёку от Мальмё.
Клиппанский полицейский участок меня заинтриговал, он больше смахивал на симпатичную старинную таверну, чем на оплот блюстителей порядка. Краснолицый улыбчивый сержант поздоровался с нами — с Иэн и Керстен по-шведски, а со мной по-английски почти без акцента. И пожал мне руку, будто я приехал к нему в гости.
— Я ждал вас, мистер Абигнейл. Все ваши бумаги я подготовил.
— Сержант, Фрэнку нужен доктор, — сказала Иэн по-английски. — Боюсь, он очень болен и нуждается в немедленной медицинской помощи.
Время шло к девяти вечера, но сержант лишь кивнул.
— Сию секунду, инспектор Лундстрём, — он поманил молодого полицейского, наблюдавшего за происходящим со стороны. — Карл, пожалуйста, отведи заключённого в отведённое ему помещение.
— Ja, min herre, — улыбался тот мне. — Следуйте за мной, пожалуйста.
Я шёл за ним в полнейшем недоумении. Если в Швеции так расшаркиваются перед уголовниками, то как же здесь обращаются с честным народом?
Он провёл меня по коридору к солидной дубовой двери, отпер её, распахнул и отступил в сторону, чтобы я вошёл. Переступив порог, я застыл, как громом поражённый.
Я оказался не в камере, а в квартире — огромной, просторной комнате с огромным венецианским окном с видом на деревню, широкой кроватью с резным изголовьем и изножьем, застеленной красочным покрывалом, с деревенской мебелью и отдельной ванной комнатой, где имелись и ванна, и душ. Стены украшали полотна с живописными
— Надеюсь, вы скоро поправитесь, min herre, — сказал Карл с заметным акцентом, прежде чем закрыть дверь.
— Спасибо, — отозвался я, не зная, что ещё тут можно сказать, хотя сказать хотелось куда больше. После его ухода я внимательно осмотрел комнату. Стёкла в окнах были толстыми, сами окна не открывались, да и дверь открыть изнутри было невозможно, но это и не играло никакой роли. Удирать из такой тюрьмы я и не думал.
В ту ночь поспать в постели мне не пришлось. Минут через пять дверь снова отворилась, чтобы впустить Иэн и лысоватого, дружелюбного, но очень опытного врача.
— Разденьтесь, пожалуйста, — сказал он по-английски. Я заколебался, но Иэн не выказала ни малейшего желания выйти, поэтому я стащил свою убогую одежонку, смущаясь своей наготы. Однако на лице её не отражалось ничего, кроме озабоченности. Как я узнал впоследствии, для шведов нагота эротична лишь в соответствующих обстоятельствах.
В полнейшем молчании врач выстукивал, ощупывал, осматривал и выслушивал меня при помощи разнообразнейших инструментов, потом отложил инструменты и стетоскоп и кивнул.
— Этот человек страдает от дистрофии и авитаминоза, но что хуже всего, у него, по-моему, двусторонняя пневмония. Рекомендую вызвать скорую, инспектор.
— Да, доктор, — Иэн поспешно выбежала из комнаты.
Через полчаса меня устроили в отдельной палате небольшой, чистенькой и хорошо оборудованной больницы. Я пробыл там месяц, поправляясь, и всё это время у дверей моей палаты дежурил полицейский, но вёл он себя скорее как товарищ, а не охранник. И каждый день меня навещали Иэн, Керстен, сержант или Карл, всякий раз принося мне что-нибудь — букет, сладости, журнал или ещё какой-нибудь небольшой подарок.
За время моего пребывания в больнице меня ни разу не спросили о моих преступлениях, равно как не упоминали о предстоящем суде или выдвинутых против меня обвинениях.
В «камеру» меня вернули в конце месяца, перед ланчем, и в полдень Карл принёс мне меню.
— Кухни у нас нет, — извиняющимся тоном сообщил он. — Можете заказать из этого, что пожелаете, а мы принесём из кафе. Готовят там очень хорошо, уверяю вас.
Так оно и оказалось. Не прошло и месяца, как мой вес снова подполз к девяноста килограммам.
На следующий день после моей выписки из больницы Иэн навестила меня в сопровождении худого мужчины, лицо которого лучилось тихой радостью.
— Я инспектор Иэн Лундстрём из шведской национальной полиции, — официальным тоном произнесла она. — Должна сообщить вам, что вас задержат здесь на какое-то время, а также, что должна вас допросить. Это священник, он будет играть роль переводчика. Он безупречно говорит по-английски и знаком со всеми вашими американскими жаргонными выражениями и идиомами.