Поющая в репейнике
Шрифт:
Все-таки камера где-то тут, в каморке, была припрятана, определенно была! – сложилось у бухгалтерш твердое мнение…
– Ну, собрались? – в палату с улыбкой входит любимая Манина нянечка – тетя Роза.
– Да вроде собрались. Главное, с креслом этим мудреным разобрались.
Маня кивает на инвалидное кресло, в котором уже сидит одетый в спортивный костюм, ботинки и вязаную шапку Трофим.
Ольга Аркадьевна с воодушевлением держится за ручки кресла, будто готовится к ответственной
Павел, подхватив сумки с пола, поворачивается к нянечке, и Маня видит, что на лице ее сначала появляется недоумение, а затем… ужас. Будто она смотрит не на живого и респектабельного мужчину, дежурно улыбающегося, а на зомби – материализовавшегося и скалящего в бесновании рот.
Супин, отведя взгляд от странной бабки, выходит из палаты, буркнув, что ждет всех у лифта. Сиделка вывозит Трофима, пожавшего с жаром руку Розы, за дверь, и Маня в недоумении спрашивает:
– Что случилось, тетя Роза? Что-то не так?
Женщина опускает голову, прячет глаза. На ее щеках загораются два маленьких, будто диатезных пятна.
– А кто этот мужчина с вами, Машенька?
– Это… мой муж. А что с ним не так, тетя Роза?
Нянька трясет головой, пытается улыбнуться.
– Да нет, я, видно, обозналась. Вашего мужа как зовут?
– Павел. Павел Супин. – Маня вдруг начинает смеяться:
– Да неужели он такой непривлекательный, теть Роз? Мне вот как раз кажется…
Но нянька не слушает. Пятна на ее щеках расползаются, пунцовеют, и тетя Роза, кивнув, выбегает из палаты.
Маня выходит за ней, хочет догнать, но нянька будто сквозь отмытый до блеска пол проваливается. Навстречу Голубцовой идет лечащий врач – бодрый кругленький весельчак неопределенного возраста.
– О, вас-то мне и надо! – подхихикивает он. – Выписку придется подождать полчасика, не меньше. Сложного пациента привезли, приходится отвлечься от писанины, уж не обессудьте.
– Ой, полчаса – многовато, – теряется Маня.
– Тогда вот что! Езжайте домой, а время будет – на днях заедете за выпиской. Я ее в ординаторской положу с запиской: «Для Седовой!».
– Э-э, я не Седова… Впрочем, это неважно! Да, для Седовой напишите.
Маня идет к лифту, оглядываясь по сторонам: вдруг увидит тетю Розу? Но – нет, та не показывается. И что могло ее так поразить? Откуда она знает Павла? – недоумевает Маня.
Сев в машину и удостоверившись, что с Трофимом все в порядке – он выглядит радостным и смущенным, предвкушая скорый приезд в родные стены, Маня обращается к Супину:
– Ты знаком с нянькой?
– С какой нянькой? – изображает недоумение Супин.
– С Розой, которая на тебя смотрела, как на восставшего из ада.
Павел морщится:
– Я не понимаю, о чем ты.
Джип выезжает из больничных ворот на шумную весеннюю улицу.
– Вот и зиме конец, и страданиям нашим, да, Трофим? – спрашивает Маня, оглядываясь
Он улыбается и качает головой:
– Как знать? Мы предполагаем, а Бог, как говорится…
Его перебивает «гестаповка»:
– Главное – это настрой! – она поднимает палец.
– Режим, бодрость, оптимистичные мысли. Подсознание творит чудеса – это я вам как опытный медицинский работник скажу. Один вроде и не так уж плох, а сникает после больницы и – все, пиши пропало. А другой, – сиделка выпячивает плоскую грудь, – а другой борется, верит, гимнастикой себя изматывает и, глядишь, волшебным образом поднимается. Ну и, конечно, питание и строгое исполнение всех рекомендаций врачей! Вот за это можете быть полностью спокойны.
Ольга Аркадьевна подобострастно смотрит в затылок Супина. Но ему не до глупой болтовни. Он видит перед собой только гримасу ужаса на лице больничной няньки. Супин узнал Розу. Слишком поздно узнал, иначе бы ни за что не попался ей на глаза. Но, как говорила бабушка Павла: «Бог шельму метит». И этой «метки» необходимо избежать. Поставить полный заслон между Маней и больничным персоналом, с которым, возможно, еще придется общаться из-за Седова – блаженного, так некстати затесавшегося в Манину жизнь проклятого Дон-Кихота – Седова…
– Я останусь на эту ночь здесь, вдруг что? – извиняющимся голоском заводит Маня, когда Павел, раскланявшись с сиделкой и Трофимом, с облегчением начинает собираться.
Супин пребольно хватает ее за руку, тащит в коридор, шипит, брызгая слюной в лицо:
– Объясни мне, что вообще происходит? Благотворительность, чувства добрые и прочая ерунда – это все прелестно! Но у нас своя жизнь! Своя! Или опять – двадцать пять? Я вообще для тебя кто?
– Не кричи, умоляю, – прижимает руки к груди Маня.
– Я кричу? Я?! Ты забыла, как я кричу? От боли, обиды, ревности!
Маня судорожно захлопывает дверь в гостиную, где Трофим смотрит телевизор. В кухне «гестаповка» начинает нарочито греметь посудой.
– Ты – мой мужчина. Мой муж. Я люблю тебя, – лепечет Маня.
– Неужели?! – оскаливается Супин. – А мне кажется, что любишь ты совершенно другого человека. Судя по твоим поступкам. Сколько я могу выносить эту твою сомнительную жертвенность?
– Паша, выслушай меня! – вскрикивает Маня.
Она слышит, что Трофим усиливает громкость телевизора, который разражается автоматной стрельбой и криками атаки: «брат» смотрит советский фильм о войне.
– Мне нужно сегодня поговорить с ним об одном важном деле. Об этой квартире. Ну, это связано с той дарственной, которая… словом, я не говорила тебе. Было не до того…
– О Боже, ты еще что-то скрываешь от меня? Надеюсь, не фиктивный брак с Седовым?
– Ну что ты несешь! – взмахивает руками Маня. – Я обещаю, клянусь тебе, что завтра вечером буду дома. У нас дома!