Поют черноморские волны
Шрифт:
— Ось гады!.. Ось гады!..
Миша тронул меня за рукав:
— Пошли в блиндаж, согреемся.
За кружкой кипятка комбат рассказал, что звонили наблюдатели. «Которые впереди пехоты», — сказал он, как о самом простом и обычном.
Я не допил чаю и один вышел в траншею. С особым волнением вглядывался в ночь. Где-то далеко, впереди самых передовых наших укреплений, перед самым носом противника, на клочке земли, беспрерывно простреливаемом со всех сторон, сидят, окопавшись и замаскировавшись, наши наблюдатели-невидимки. Каждый миг им угрожает гибель, но они зорко несут свою службу.
В
Ночь накануне выдалась как по заказу. Снова валил густой снег, зловещая мгла укрыла все. Со мной шел автоматчик Сергеев, ленинградский физкультурник, рекордсмен по прыжкам с трамплина.
— Удачи! — тихо сказал Миша Долгих, крепко пожимая мне руку и не выпуская ее. — Глядите в оба, Сергеев, — напутствовал он. — Потеряете «нитку» — ищите ориентиры.
Разведчики вывели нас за передовую линию обороны. Мы легли на снег, поползли и сразу же остались совершенно одни среди ночи и пурги. Но «нитка» — провод полевого телефона — уверенно вела Сергеева, я не отставал от него ни на шаг. Часто мы застывали на месте. Немцы вели огонь.
Сколько времени прошло с тех пор, как мы начали свой путь? Час, два, три?.. Вдруг Сергеев исчез. Я замер, не зная, что делать. Но вот из-под сугроба появилась рука, и меня втащили в ход сообщения… Узкий, глубокий, хорошо замаскированный ход вел в давно засохший разрушенный колодец. Здесь укрылись четыре наблюдателя со стереотрубой, телефоном, автоматами и гранатами. Оставаясь невидимыми в непосредственной близости от врага, они следили за каждым его шагом… Засекали каждую вспышку пулемета, каждый дымок артиллерии, заносили на карту каждую новую огневую позицию врага. Их бесстрашные глаза день за днем раскрывали огневую систему противника. Неоценимы добытые ими данные для предстоящей переправы и наступления…
Сергеев представил меня трем бойцам. В полумраке я едва различал их силуэты.
— Старшина отдыхает, — сказал один из наблюдателей.
Как рады были бойцы приходу людей с Большой земли! Отторгнутые от своих смертоносной полосой земли, они оставались неотрывной частью наших войск. Вспомнились теплые слова комбата Долгих: «Глаза батальона»… Трудно передать, о чем мы беседовали в эти ночные часы, чутко прислушиваясь к предательской тишине в стане врага… И лишь когда было поведано о всех последних сводках Совинформбюро, о плотном кольце советских частей вокруг Тихвина, готовящихся к решительному штурму, о важности обеспечить переправу войск и техники на нашем направлении и когда Сергеев рассказал о новостях батальонной жизни, лишь тогда наблюдатели отпустили меня отдыхать. Я лег в земляной нише, рядом с крепко спавшим старшиной, и сразу погрузился в тяжелый сон…
— Алло, слушаю!
Зазвучал далекий голос Миши Долгих:
— Привет! Рад слышать на новом месте. Передай трубку старшине, будет говорить Третий. — Третьим, по нехитрому нашему коду, был генерал Соболев.
Моему соседу, который тоже, видимо, проснулся, все было слышно, как из тихого репродуктора: рука старшины в темноте приняла у меня трубку.
— Как жизнь на курорте? — услышал я шутливый вопрос генерала. — Что нового?
— Живем правильно, товарищ Третий. Все новости передали, ждем
Генерал тихо называл непонятные мне цифры. Старшина Егор Иванович (это был, конечно, он!) вслух повторял их, его товарищ что-то внимательно отмечал на своей карте, а Сергеев светил карманным фонариком, маскируя его плащ-палаткой.
— Егор Иванович! Здравствуйте, дорогой! — от всей души приветствовал я старого знакомого, как только он отложил трубку. Мы обнялись, разговорились… Но не прошло и получаса, как далекая ракета возвестила начало артиллерийского наступления.
С шелестом и посвистом летели над островком наблюдателей разнокалиберные снаряды. Егор Иванович внимательно вслушивался и вместе с товарищами зорко вглядывался в сторону противника. Судя по тому, что противник долго не отвечал, его огневые точки первой линии были выведены из строя. «Наша работа!» — ликовали наблюдатели.
Шквал нашей артиллерии не стихал, но вскоре к знакомому пению «своих» снарядов примешались чужие звуки. С воем пронеслись к реке снаряды противника.
— Очухались, сучьи дети, — проговорил Егор Иванович. — Дальнюю вызвали… Засекай! — строго приказал он бойцам, и все прильнули к биноклям.
Уже через несколько минут старшина передал на КП первые данные о возможном расположении артиллерийских позиций немцев, и высоко над нами началась мощная дуэль дальнобойной артиллерии самых крупных калибров.
Закрыв одно ухо ладонью, Егор Иванович напряженно слушал телефон. Генерал Соболев требовал уточнить, откуда бьют вражеские пушки.
— Дайте общие координаты, будем громить по площади, — говорил генерал. — Ясно? Понаблюдайте и сматывайте удочки…
Снова зуммер. Теперь комбат поздравлял наблюдателей с успехом.
— Живем правильно, верно, курортники? — услышал я шутливые слова Миши Долгих из лексикона Егора Ивановича.
— Правильно живем, — смеясь, ответил старшина. — Такая наша работа.
Разрывы снарядов вокруг участились. Воздух над нами дрожал и гудел. Но солнце, багровое, тревожное зимнее солнце, медленно и величаво поднималось над израненной землей, вселяя веру в незыблемость жизни даже на этом крошечном клочке «ничейной территории».
— Ложись! — закричал вдруг наблюдатель. Совсем недалеко от нашего укрытия взметнулась земля со снегом.
— То ли недолет, то ли нащупали нас, — проговорил Егор Иванович.
— Один черт, наше время истекает… Давайте-ка данные, последний разок с этого места поможем братьям-артиллеристам.
Таким я запомнил его на всю жизнь. В расстегнутом белом полушубке, коренастый, спокойный и уверенный, он медленно диктовал в трубку данные последних наблюдений…
— Ложись! — крикнул вдруг Егор Иванович, и последнее, что запечатлелось в моей памяти, были расширившиеся, потемневшие от тревоги и гнева глаза старшины… Не успел я сделать и шага, как Егор Иванович бросился на меня, сбил с ног, накрыл своим телом, прижал к земле… Казалось, само солнце упало и взорвалось в нашем укрытии…
Я пришел в себя через несколько дней. Из окна госпиталя виднелись знакомые очертания Тихвинского монастыря. Над его приземистыми воротами развевался запорошенный снегом красный флаг.