Поздние новеллы
Шрифт:
Из жесткосердного мира и в кратком застыть умиленьи.
* * *
И среди речи крещаемой голос раздался высокий.
Видимо, долгая речь со звучаньем её монотонным
Так напугала её, что малютка забилась, заплакав
И протестуя. В сторонку её отнесли, успокоив.
Но, не смутившись вторжением этим наивным, священник
Всё продолжал говорить то, что важным сказать полагал он,
Голос на плач возвышая, что было, считал он, уместным.
Как подобало по сану, торжественно он обратился
К крёстным с вопросом, клянутся ль они, что поддерживать
будут,
Верной и твёрдой опорою
Маленького человечка, с любовью храня его душу
От всевозможного зла. И промолвили тут же согласно
«Да» дорогие избранники. Голос пристоен, негромок
Был их, серьёзен, в нём было почтенье к достоинству сана
Юного пастора и к торжеству этой краткой минуты.
Первый — чуть глухо, поскольку он долго молчал, это слово
Стоя промолвил, второй же, склонившийся к посоху, -
с кресла.
Слово от них получив, за священное действо немедля
Принялся юноша-пастор, водой окрестил он ребёнка,
Вновь принесённого. Тут ты затихла, позволив охотно
Древнему чину свободно свершиться. К концу ж ритуала
Мама держала тебя, передав после этого бережно в руки
Старшему, мастеру, автору книги той самой. Тебя он
Взял неумело, поэт и мыслитель, на левую руку.
Так же беспомощен был он, как груз его малый, но -
браво!-
Не уронил, удержал и подставил тебя под крещенье.
Пастор его на тебя изливал из горстей, изрекая
Формулы те, что с сим действом союзны, а служка в ладони
Тёплую воду ему перед тем выливал из сосуда,
Крупного, взятого в церкви. Вода же с головки стекала
Милой твоей в золочёное лоно купели, как раньше
Так же стекала она и с моей, и с головок братишек
Славных твоих и сестрёнок. И знаком приветствия свыше
Имя твоё прозвучало впервые торжественно. Так же
Имя твоё прозвучит у могилы как знак отпущенья.
Имя Элизабет дали тебе. И решение было
Это моё, ибо чистое имя такое встречалось
В нашем роду очень часто. Носили его неизменно
Матери наши и тётки. И сердце моё возжелало,
Чтоб ты вошла в вереницу сих путниц старинного рода.
Властно взывали глубины времён к сокровенным истокам,
К дальним корням человеческой сути моей. Ощущал я
Внуком себя. И не подлым, зловольным зову в себе мужа,
Что лишь фанфары грядущего слышит и гибель былого
Не замечает, о нет, сохраняет он верность былому,
Смерти, истории, и непрестанно он мыслью своею.
Духом он к ним возвращается, к связи вещей вековечной.
Так всё свершилось. Когда наконец отзвучала молитва
Благодарения, крёстный и с гордостью, и с облегченьем
Матери маленькую христианку вернул, и сейчас же,
Счастья желая, столпились вкруг вечного символа гости,
Счастья желая и матери, и окрещённой. Я тоже
Выслушал добрых гостей пожеланья. Довольный
свершённым, Уединился священник, чтоб снять облаченье и снова
К нам возвратиться в своём сюртуке. И собрание дружно,
Дети и взрослые, все поднялись, перейдя в помещенье,
Где для торжественной вечери были столы уж накрыты
Снедью, заботливо поданной умной хозяйкой, — насколько
Это позволила сделать блокада бесчувственных англов.
Закон
Рождение
Убить ему случилось уже в ранней юности, в состоянии пламенеющего гнева, и потому он лучше всякого несведущего знал, что убивать хоть и доставляет наслаждение, но что после того, как убил, становится в высшей степени гадко и что не убий.
У него были горячие чувства, и потому его снедала потребность в Духовном, Чистом и Святом — Незримом, ибо Незримое представлялось ему духовным, святым и чистым.
У мадианитян, подвижного народа пастухов и торговцев, расселившегося в пустыне, куда ему пришлось бежать из Египта, земли его рождения, поскольку он убил (подробности чуть ниже), Моисей свел знакомство с одним богом, видеть которого было нельзя, но он тебя видел, с обитателем горы, который, хоть и невидимый, сидел на переносном сундуке в шатре, где, кидая жребий, раздавал пророчества. Для сынов Мадиама этот нумен по имени Яхве был одним из множества богов, они служили ему не особо ревностно и обихаживали только от греха подальше и на всякий случай. Они додумались до того, что среди богов, может, сыщется и такой, которого не видно, безобразный, и приносили ему жертвы, только чтоб никого не забыть, не обидеть и ни с какой мыслимой стороны не навлечь на себя неприятности.
На Моисея же, в силу его тяги к Чистому и Святому, незримость Яхве произвела сильное впечатление; он решил, что по святости ни один видимый бог не сравнится с невидимым, и поражался, почему сыны Мадиама почти не придают значения свойству, в его представлении преисполненному неизмеримых последствий. В долгих, тяжких и страстных раздумьях, присматривая в пустыне за овцами брата своей мадианитянской жены, потрясаемый вдохновениями и откровениями, которые как-то раз даже, оставив тело, в виде пылающего явления обрушились надушу настойчивым словоизъявлением и неизбежным поручением, он пришел к убеждению, что Яхве не кто иной, как Эль-Эльон, Всевышний, Эль-Рои, «видящий меня Бог», Тот, Кого всегда называли «Эль-Шаддай», «Богом горы», Эль-Олам, Богом мира и вечности [43] — одним словом, не кто иной, как Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог отцов, то есть отцов нищих, темных, совсем запутавшихся в своем богопочитании, лишенных корней, порабощенных племен, живших в Египте, кровь которых со стороны отца текла в его, Моисея, жилах.
43
Авторский перевод имен и топонимов не всегда в точности соответствует общепринятому. — Примеч. пер.
Посему, преисполнившись этим открытием, с обремененной поручением душой, а еще дрожа от жадного желания исполнить приказание, он прервал многолетнее пребывание у сынов Мадиама, посадил на осла жену свою Сепфору, поистине благородную женщину, ибо была она дочерью Рагуила, царствующего священника Мадиама, и сестрой его сына, владельца отар Иофора, прихватил обоих сыновей Гирсама и Елиезера и за семь дней пути, пролегавшего через многие пустыни, возвратился на Запад, в землю Египетскую, то есть в лежащее под паром Нижнее царство, где разделяется Нил и где в земле, называемой Кос, или Гошем, или Гешем, или Гесем, обреталась и надрывалась кровь его отца.