Поздний экспресс
Шрифт:
– Надеюсь, у нее хватит здравомыслия сделать все правильно...
– Здравомыслия?
– переспрашивает Стас.
– Ты не забыла, что мы говорим о нашей старшей дочери?
– У нее, кроме твоих, есть еще и мои гены, - парирует Вера.
– Ну и зазнайка же ты, госпожа литератор...
Вера смотрит на мужа.
– Ты меня такой и любишь.
– Верно. Куда деваться? Люблю.
___________________
Отец ей подробно объяснил, как добраться. И вот тот самый дом. За спиной отъезжает такси. Дом небольшой,
А здесь - тихий жилой зеленый район, двух-трех-четырех-этажные строения. В одном из них, том, что перед ней, живет Вик. Этаж третий. Надя задирает голову. Интересно, которые его окна?..
Звонит долго... Может быть, звонок не работает? Нажимает еще раз, прижимает ухо к двери. Да нет, тренькает за дверью. Нет дома, на работе? Уже вечер. Она устала, перелет просто ужасающе выматывает, да еще если добавить к этому собственные мысли, страх, неуверенность...
Дверь открывается. Первая мысль: она ошиблась квартирой.
Вроде бы есть что-то знакомое... Та самая долговязая фигура, длинные ноги в джинсах - правда, абсолютно не дырявых, консервативная серая футболка с каким-то мелким логотипом обтягивает знакомый, казалось бы, разворот плеч. Но лицо... нет, не лицо - прическа, короткий светлый ежик волос. Но голубые глаза так почти привычно распахиваются от удивления... и так узнаваемо приоткрываются губы... это же его губы... и его голос:
– Надя?! Ты?!
– Нет, это Люба! Или Соня! Догадайся сам, - она ответила, даже не успев обдумать свои слова - так дезориентировали ее изменения во внешности Вика.
– Надь...
– Пригласишь войти?
– Да, конечно!
– спохватывается, отступает назад.
– Прошу!
Она проходит внутрь, оглядывается.
– Мило.
Он понимает, что не заслужил даже этого равнодушного "Мило" - в квартире откровенный бардак. Раз в неделю тут приходит женщина убираться. И придет она завтра. А он особенно "постарался" за эту неделю. Но почему-то не стыдно.
– Выпьешь чего-нибудь?
– О, - она скупо усмехается, - как это по-американски...
– Новая страна - новые привычки...
Молчание многоточием ощутимо повисает в воздухе, словно бы концентрируясь, и холодными каплями падает за шиворот.
– Зачем ты приехала, Надя?
Она смотрит на него внимательно, пытаясь понять, что там скрывается, за этим внешним, быстро вернувшимся к нему спокойствием. И все-таки любуясь им. Новая стрижка делает его иным. Более... взрослым? И он ей нравится - такой.
– Спросить хочу.
Он удивлен, но пытается не показать виду. Лишь плечом как-то странно дергает, засовывая руки в карманы джинсов.
– Ну... спрашивай.
Она синхронно засовывает руки в карманы своих джинсов. Она думала об этом, много, долго думала. А теперь... Его новый облик ее странным образом выбил из колеи.
– Вик, почему ты уехал?
Он снова дергает плечом.
– Работа... интересная. Перспективы. Здесь, в Кремниевой Долине, Мекка всех айтишников.
– Работа? И все? В этом причина?
Он отводит взгляд. И отвечает негромко:
– Да.
– А я? Я не заслужила даже "До свидания" от гениального господина Баженова?
– интонации в голосе те самые, от которых предостерегала мать. Но рвется изнутри неконтролируемо. Пусть отвечает. Пусть объясняется!
А он отвечает, после паузы и неожиданно:
– Надя... отпусти меня.
– Отпустить?!
А что он еще мог ей сказать? Когда увидел ее, ее, о которой думал каждую проклятую минуту перед сном! Такую вот непривычную - бледную, без косметики, в совершенно простой одежде. И все. Ноги едва не подогнулись. Пропал. Сердце рвется к ней, гордости уже нет и следа. Остается так только... Хоть как-то. Лишь бы снова не упасть на колени.
Зачем она приехала? Успокоить уязвленную гордость? Наказать непокорного, осмелившегося от нее сбежать?
– Пожалуйста. Я прошу тебя. Я же не нужен тебе. Позволь мне... сохранить хоть что-то от себя.
– Ты сам понимаешь, о чем говоришь?!
– Понимаю, - кивает невесело.
– Прекрасно понимаю. Зачем я тебе? У тебя таких много...
– ЧТО?!
– Надь, мы оба это знаем, - говорить об этом больно, но надо. Иначе нельзя, никак.
– Я для тебя просто один из...
– он замолчал. Как же это трудно...
– Тебе же неважно...
– Неважно что?!
– У тебя были, есть и... будут другие, - произносит он тихо, но твердо.
– Зачем тебе именно я? Я понимаю, что задел твою гордость, когда уехал. Но так было нужно. Дай мне уйти, пожалуйста. Я... не могу так...
– Витя...
– она говорит тоже тихо.
– Ты что такое говоришь?! По-твоему, я только и делаю, что прыгаю от парня к парню, из одной койки в другую?
– Я тебя не осуждаю, - как-то торопливо.
– Это твоя жизнь, ты вольна...
– Так, стоп!
– она повышает голос.
– Ты именно так обо мне и думаешь? Что я такая доступная, что мне все равно - с кем?
– Я этого не говорил!
– Ты именно это и сказал! Что у меня много, что я...
– она задыхается.
– Надя, правда, я тебя не виню. Ты очень привлекательная, и ты имеешь право...
– Ты считаешь меня шлюхой!!!
– Да нет же!
– А как это назвать?! Если ты считаешь, что я меняю парней как перчатки! Что у меня каждый день в постели новый...
– у нее пресекается голос.
– Слушай, я не думаю, что у меня есть право тебя судить, правда...
Она поднимает руку, призывая его к молчанию. И он подчиняется, настороженно глядя на нее.
Надя вздыхает глубоко, проводит ладонями по лицу. А потом, нарочито спокойно и негромко: