Поздно. Темно. Далеко
Шрифт:
— Только куда ты сбегаешь, уже все закрыто.
— А к таксистам?
— Ну, — сказал Карл, глядя в белое лицо, — сейчас, чай допьем, пойдем провожать девушку на троллейбус, заодно и таксистов попытаем. Только, чур, ты. Я их ненавижу, и они это чувствуют. И потом — как к ним обращаться? Эу, шеф? Или — командир? А может, товарищ?
— А, — махнул рукой Магроли, — это несложно.
Такси проезжали не останавливаясь, бегло окинув их фарами, один, наконец, остановился, не дослушал, хлопнул дверцей и уехал.
— Да
— Выкупать, наконец?
— Какой выкупать, перезаложить хотя бы.
— Подожди, дядьку, — просил Магроли, — еще пять минут.
Подъехала желтая «Волга», приоткрылась дверца.
— Стой, Фима, — крикнул Карл, — это ж менты, — добавил он тише.
— Извините, пожалуйста, — склонил разбитый свой нос над улыбающимся милиционером Ефим, — не найдется ли у вас случайно бутылка водки?
— Садись, — сказал милиционер. Машина мягко тронулась.
— Вот кретин, — плюнул Карл и пошел домой.
Минут через пятнадцать раздался звонок. — Неужели? — Карл пошел открывать. Магроли смотрел поверх очков, вялая кисть руки, сложенная в щепоть, держала за самую крышку бутылку водки.
— Андроповка! — торжественно сообщил он.
— Ты, никак, в рубашке родился. В красной. Может, ты знаешь пароль? — допрашивал Карл.
— У! Очень просто, довезли до таксопарка и обратно отвезли — они все равно по проспекту патрулируют.
— Мне такой простоты и не снилось, — сказал Карл, доставая колбасу. — Слушай, а что это еще за гений чистой красоты?
— Ты не прав, — Магроли взмахнул рукой, как Пушкин, читающий перед Державиным, — это было мимолетное виденье.
— Ну, тогда ладно. Со свиданьицем.
— А где Мыл? — спросил Ефим.
— Сашка? Они с Гришкой Молодецким поехали на каникулы. Проводниками, куда-то в Среднюю Азию. Заработать надеются.
— А что, Гришаня ушлый. Дядьку, это ты родился в рубашке! Как Евтихиевна его тебе нашла!
В позапрошлом году, без звонка, ворвалась Алла Евтихиевна. Зная про ее клаустрофобию — Алла не ездила в метро, — Карл и Татьяна встревожились — добираться на перекладных через всю Москву — что-то должно было случиться. Так уже было однажды — Алла привезла весть о гибели Саши Тихомирова.
На этот раз некрасивое лицо ее сияло, мешки под глазами подпрыгнули — она была хороша.
— Моей приятельницы сын, — начала она, — поступает в Щукинское. С ним поступает мальчик, зовут его Саша, фамилия — твоя. Я просила осторожно узнать отчество. Отчество сходится. Отца не знает — есть где-то, говорит, — кажется, художник. Родился Саша в шестьдесят четвертом году.
— Аллочка, — заволновалась Татьяна, — как ты думаешь, он захочет прийти?
Алла посмотрела на Карла.
— Так как? — грубо спросил
— Попробую.
На следующий день Алла позвонила и сказала, что придут втроем, с Пашей, сыном приятельницы — без него Саша идти не хочет.
«Что люди чувствуют в таких случаях?», — думал Карл, расхаживая по кухне. Он не мог определить своего состояния, одно лишь было очевидно — состояние было неприятное, как, впрочем, всякое ожидание, и еще что-то было, невнятное. Хорошо, что с Аллой. Она выручит.
Алла была само изящество пополам с иронией. Она была восхитительна, даже когда забрасывала своего возлюбленного маринованной килькой, на почве ревности, разумеется.
Наконец, раздался звонок. Таня не торопилась открывать, хоть была ближе к двери. Карл вздохнул и пошел. На пороге стоял Магроли.
— Еще не пришли? — быстро спросил он.
— Фу ты, черт, — ругнулся Карл, — ты-то как узнал?
— «Голос Америки» передавал, — Магроли тяжело дышал. — Надо же тебя поддержать.
— Ну что за литературный идиот, Танечка, я не могу на него…
Раздался звонок. Алла стояла посередине. Толстый невозмутимый молодой человек шагнул вперед, Алла поспешно взяла за руку второго, тощего и длинного, в очках, и с пафосом произнесла без тени иронии:
— Саша! Вот твой папа!
Первым засмеялся Карл, затем Саша, через несколько секунд смеялись все. Аллочка сконфуженно засмеялась последней. Так или иначе — она выручила.
— Пойдемте в кухню, — сказал Карл. Мальчики поставили на стол две бутылки сухого вина.
— Эка невидаль, у нас тоже есть, — как-то уж больно вычурно сказал Карл.
Потоптавшись, он взял тряпку и стал стирать со стола несуществующие крошки:
— Терпеть не могу богему.
Саша выпил стакан залпом.
— Отпустило, — сказал он озираясь.
Магроли сидел на низкой скамеечке и, как собака Мотя, смотрел в глаза то одному, то другому. Ох, как ему было интересно. Толстому Паше тоже было интересно, но он молча налегал на вино.
Видимо, чтобы сразу устранить все недоразумения, Саша начал рассказывать о бабушке своей, Марии Михайловне. Оказывается, она часто вспоминала Карла, и, что вовсе уж странно — по-хорошему.
— Саша, вы, наверное, в маму? — деликатно спросил Магроли. — Вон какой лобастый, голубоглазый…
— Фимочка, в таком случае, вы похожи на Довженко, — рассердилась Татьяна. — Вы что, не видите — рот и кадык — Эдика, глаза — Розы, овал лица — бабы Оли.
— Тю, ты дывы… — удивился Магроли, — и правда.
Вино быстро кончилось, Карл с ребятами пошли в магазин. Паша отстал.
— Это он из деликатности, — объяснил Сашка, — якобы нам есть о чем поговорить.
И они стали говорить, и выяснилось, что вино надо брать крепленое, и побольше…