«Поздравь Танюшку!»
Шрифт:
“Да кого ты там лечить собрался?! – опять ехидно произнесла женщина, сверля несчастного презрительным взглядом. – Вот это чудо? Я тебя умоляю! Он как родился неудачником, так ему им и быть. Я знала, что с него ничего и никогда хорошего не будет!”
“Заткнись, сказал! – гаркнул мужчина, глядя на пытающего встать Гавриила. – Не слушай ее, сынок. Дура-баба!”
“С чего бы это я дура!?– усмехалась женщина. – С того что дурака на свет родила? А ты, слышь-ка, дурень, освободил бы нас уже от себя! Знаешь, как это сделать? Вот и сделай! А мы поплачем и забудем! И тебе легче, и нам нервы никто не трепит!”
Мужчина, открывая и закрывая в шоке рот,
“Поплачешь? Ты? Ну что же…”
“Не слушай ее, Сашка, не слушай, – подлетел к нему мужчина, хватая его за плечо, – сама не знает, что мелет…”
“Все нормально, отец! – одергивая его руку и идя по направлению к лестнице, на удивление твердой походкой. – Я наверху”.
На изображении появилась чердачная комната, со сводами крыши вместо стен, посередине стояла кровать с расбросанными постельными принадлежностями, рядом с ней колченогая табуретка, на которой стояла литровая банка с водой. Гаврил упал на кровать лицом вниз и застыл, снизу доносился визгливый голос женщины вперемешку с басом мужчины. Отдельными словами долетала брань и ехидный смех, разобрать, что говорили, я не смогла, но предполагала, что речь идет о Гавриле. А тот, полежав несколько минут, пытаясь зажать уши руками, вдруг резко встал, вытянул ремень из джинсов, вскочил на табурет и через секунду уже висел, вздрагивая. Я зажмурила глаза и услышала звук падения тела и истошный крик женщины.
“Открывай, – сказал Гавриил, – все уже! Прости, но так было проще, чем, если бы я рассказывал”.
“Ужас, – произнесла я, поднимая, полные слез глаза, – кошмар! За что она так с тобой?”
“Да ни за что, – усмехнулся он, – так и не проснувшийся материнский инстинкт, злость за раннюю потерю материнской опеки. Мать ее, моя бабушка, на меня переключилась сразу, как я родился, а она еще сама дитя дитем была. Плюс не сбывшиеся желания, касаемые ее карьеры, неподъемным грузом вины легли на меня. Хотя никто не мешал ей учиться и строить эту самую карьеру, но всегда проще обвинить кого то, чем признать свою несостоятельность. Так ведь?”
“Не знаю!” – прошептала я, пребывая в шоке.
“Не думай о ней плохо. Она несчастный человек, я ее давно уже простил, – сказал он, – но проблема в том, что она меня простить не может”.
“За что простить?! – удивленно воскликнула я. – Она же одна во всем виновата. Только она!”
“Ну, нет! – возразил Гавриил. – Ее вина, конечно, есть, но и моя не меньше. Я, ведь, по сути, мало чем от нее отличаюсь. Ей удобно было винить во всех своих неудачах меня, а мне ее. Я и с жизнью своей так распорядился эгоистично, не думая о последствиях. Не думая об отце, который страдал из-за меня. Не думал о сыне, которому нужен отец. Я вообще ни о чем не думал! Я с высоты своего безмерного эгоизма видел только одного себя и упивался своими страданиями! Так что не вини ее, и помоги ей!”
“Ей?– еще больше удивилась я. – Как?”
“Слышала что-нибудь о проклятиях?” – немного помолчав, спросил он.
“Что именно? О том, что материнские проклятия самые сильные? И, порой, женщина в гневе, ругая своего ребенка, невольно шлет ему проклятия?”
“Нет, не об этом, – поморщился Гавриил, – вот, не умею объяснять! А времени мало! Вообщем, когда человек шлет проклятия на кого то, то он берет часть на себя, иначе оно не работает. Только так и не иначе. Поняла?”
“Немного, – ответила я, – говори лучше,
“Тебе надо уговорить мать расскаяться в своих проклятиях, просить прощения у тех, кого она проклинала. А проклинала она многих, поверь! Не только меня, такой уж у нее характер! Она должна прочувствовать свою вину полностью, без оправданий для себя. Мысленно, в церкви, у психолога, как хочет, неважно как, главное искренне”.
“И как ты себе это представляешь!?– возмутилась я. – Она даже после вашей с отцом смерти не раскаялась! А ты думаешь, я смогу её сейчас уговорить?!”
“Это еще не все! – приуныл Гаврииил. – Нужно, чтобы она отмолила свой грех передо мной, хотя я на нее зла не держу, не думай! Но это не мне решать! Я итак договорился с трудом, чтобы ей дали шанс! Поговори с Танюшкой, придумайте что-нибудь! У нее есть всего сорок дней!”
“А что будет через сорок дней? – удивилась я. – В наказание она умрет?”
“А ты считаешь, в 85 лет смерть это наказание? – печально улыбаясь, произнес он. – Если не сделает, как я говорю, то лежать ей парализованной, но в здравом уме семь лет...... Семь лет… Семь лет…”
Глава 13.
– Я даже не спрашиваю, как ты узнала! – недовольно сказала Татьяна, когда мы встретились с ней в обеденный перерыв, в кафе при роддоме, куда я приехала через пару дней после разговора с Гавриилом. – Поняла уже, что Сашка сказал! Но объясни мне, почему он именно к тебе прицепился? Мне, прям, неудобно, как будто тебе заняться нечем, как только его проблемы решать?!
– Не волнуйся, мне несложно, – улыбнулась я, – лучше скажи, как Костик?
– Ой, не знаю! Не спрашивай! – воскликнула она, ковыряя вилкой в салате. – Мама ему звонила, подробности я не спрашивала! Он же нам чужой и я его с маленьких лет не видела, а ему уже 26.
– Он тебе не чужой, он твой племянник, – сказала я, комкая салфетку, волнуясь и не зная, как начать разговор о матери Татьяны, – мама твоя, наверное, в курсе, раз поддерживала с ними отношения столько лет.
– Думаешь? Ты знаешь, мне кажется, я уже ничему не удивлюсь!– задумчиво протянула она и воскликнула. – Подожди, ну а зачем тогда Танька лишала его родительских прав? Он то отцом другого считает.
– Не знаю, – пожала плечами я, – и теперь точно не узнаем, ее то уже нет!
– Слушай, я все равно в шоке! – потрясая головой, сказала Татьяна. – Мне до сих пор не верится, что это происходит со мной! С нами! Почему он мне никогда не снился? Если все так просто?
– Как видишь, не просто! Если бы мог, приснился и тебе. Только приняла бы ты этот сон всерьез? А?
– Не знаю.– ответила она и тут же спросила. – Ладно, рассказывай, что он еще говорит? А то у меня там роженица сложная, в любую минуту позвонить могут.
– Что за сложности? – удивилась я, зная, что Татьяна, действительно сложных рожениц без наблюдения не оставляет.
– Да не в том смысле, – поморщилась она, – параннойя у нее. Переживает, что из ее плаценты макароны по-флотски сделают!
– Что?!– рассмеялась я. – Это что новенькое! Или шиза?
– Да нет, не шиза, – смеясь, ответила Татьяна, – актриса театра, весь процесс арии поет, говорит так легче. Но в первые роды кто-то из персонала пошутил! На ее вопрос: что с ее плацентой сделали, ответили: макароны по-флотски. Вот она теперь бдит. В министерство уже отзвонилась, контрольный звонок оттуда был. Без смеха!