Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
— Я тебя потом самого сварю…
Сутры старца нашлись в тяжеленном дубовом ящике на алтаре. Они все были там. Размытые водой и кровью. Кровью старика. Моей кровью. Разорванные на сгибах, покрытые черной плесенью. Совершенно нечитаемые. Что ж, значит, мир не получил его послание. А ведь прочитавший сотню сутр мудреца необратимо обретает истину и оставляет сию юдоль скорбных перевоплощений. Если не пожелает остаться по каким-то причинам. Как я.
У людей таких зовут буддами. Как таких называют драконы, я не знаю. Возможно, дураками.
И
Значит, я не зря поднялся со дна озера.
Я растер кубики туши в тушечнице, выбрал кисть потоньше, устроился за столом поудобнее. Развернул лист бумаги, длинный, сложенный по современной манере много-много раз, и начал покрывать его быстрыми столбцами скорописи.
К утру я восстановил по памяти первую сутру из девяноста девяти утраченных. Память у меня змеиная.
Те теплые вечера среди промозглого холода в келье учителя я запомнил навсегда.
Так я проработал две недели. День и ночь, не обращая внимания на приглашения настоятеля спуститься отобедать. Тайбэй приносил бумагу, тушь и новые кисти. Змеиное нутро равнодушно пропускало мысли о еде. Ветер приносил с галереи запах сгоревшей на солнце рисовой рассады, забрасывал сухие листья. Тайбэй каждое утро сметал их вниз. Засуха продолжалась…
Ночью меня потревожили.
— Батюшка, — услышал я тихий шепот этажом ниже.
— Киёхимэ? — услышал я шепот Тайбэя. — Ты чего пришла?
— Батюшка, я не могу больше ждать, пусти меня к нему.
— Глупая девка, да он тебя съест, и Будду Амида помянуть не успеешь!
— Тайбэй, — произнес я, отложив кисть, негромко, но внизу услышали. — Хватить шептаться, подымайтесь сюда.
Они робко взобрались по лестнице. Вместе кланяясь в пояс, приблизились. Да это же та самая девица, что с лодки в озеро свалилась!
— Рад видеть тебя в здравии, — произнес я, указывая им место на полу перед моим столиком. — Ты дочь Тайбэя? Да? У тебя прекрасная дочь, Тайбэй. Так чего тебе надобно, Киёхимэ, дочь Тайбэя?
— Милости, господин великий дракон! Коли уж не дали вы мне умереть ради людей, так заступитесь за них сами!
— Чего-чего? — поднял я брови. Удивила она меня. — Ты бросилась в озеро сама?
— Простите, господин великий дракон! Дети умирают в колыбелях. Старая жрица перед смертью нашептала, что на дне озера живет от веку белый змей, и, если разбудить его, задобрить дарами — всем самым лучшим, — пойдет дождь. Ну так вот и я… Я здесь самая красивая, я пошла.
— Потрясен твоей отвагой, — только и мог я сказать.
— Милости, господин великий дракон! Пролейте воды на сухие поля. Оросите живительной влагой.
Я некоторое время ее разглядывал, а потом уточнил:
— Ты же не понимаешь на самом деле, о чем говоришь сейчас?
— Так жрица научила…
— О да. Жрецы научат. — Я помолчал и добавил: — Ты сейчас в весьма изысканной форме изъявила желание возлечь со мной.
К чести ее надо сказать, что залилась девица краской докрасна. Молодая еще. Не замужем.
— Ну так я готова!
— О. Не сомневаюсь. Но сейчас я немного занят. Видишь ли, все не
Похоже, я ее этой метафорой впечатлил.
— Сто тысяч благодарностей, господин дракон! Воздаем хвалы, что не отказали! Тысячу лет будем за вас молиться! А если потребуется возлечь… Я готова!
— Не откажу себе в удовольствии поймать тебя однажды на слове, красна девица!
Прервали нас довольно странным образом. Тайбэй, уставившись в темноту невидящим взглядом, задумчиво квакнул.
— Это еще что за звуки милого болота? — поразился я.
— Ох, простите, господин дракон! — всполошилась Киёхимэ. — Опять он все напутал. Не обращайте внимания, он умный. Просто то одно свое воплощение вспомнит, то другое. Простите нас, мы уходим.
Она подняла Тайбэя и поволокла его к лестнице:
— Батюшка, идем. Ты давно не лягушка, ты давно уже человек, помогите мне, боги…
Продолжаться бесконечно так не могло. В конце концов настоятель заподозрил, чем я там занимаюсь.
Господин настоятель изволил отложить копье, с которым занимался каждое утро, и вместо завтрака поднялся к господину дракону.
И прочел то, что дракон успел восстановить.
Весь верхний этаж был забросан исписанными листами без порядка и последовательности. Настоятель, помня, как были далеки от условностей мира иные мастера классической литературы, терпеливо собственноручно собрал разбросанные листы, разложил по порядку и прочел.
Читал он весь день и всю ночь, до утра, не имея душевных сил прерваться.
И был раздавлен. Покорен. Потрясен.
— Я не мог и подозревать, — пробормотал настоятель Сонсин, выронив из ослабевшей руки последний лист на полированный пол. — Как я мог знать? Их называли «Девяносто Девять Потерянных сутр». О них было принято скорбеть, упоминая в описаниях утраченных духовных сокровищ. Их остатки было принято хранить, целый храм для этого возвели, словно от их хранения есть какой-то толк. Мои предки поколение за поколением оберегали их, теряли и снова находили. Клали на это жизнь за жизнью. Мой отец скончался здесь, в глуши, в одиночестве, вдалеке от семьи и двора. И мою юную жизнь должен был пожрать этот ненавистный храм. А теперь… Все теперь так ничтожно и далеко…
После он сидел около часа, безучастно наблюдая движение солнечных пятен по полу.
— Должны ли мы знать это? — прошептал он наконец.
Господин дракон на мгновение поднял на него пронзительный бирюзовый взгляд и, промолчав, продолжил писать. Длинный хвост белых волос огромным зигзагом лежал за его спиной на темном полированном полу, напоминая, что за столом не человек сидит. Совсем не человек.
— То, что вы записываете, может уничтожить мой мир целиком, без остатка, — охваченный священным трепетом, произнес настоятель. — Я уже никогда не смогу быть прежним, а вы… Вы же можете отряхнуть прах этого мира со своих ног и забыть о нас?