Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
Испытание меча назначили на утро.
Тело, только в набедренной повязке и в наголовной повязке, подвесили на столб за связанные руки.
Установили навес для сановных наблюдателей. Итиро обязан был участвовать во всем, а после испытания убрать и похоронить тело.
Испытатель меча, привезенный с собой Миятомо Акамицу, дабы сохранить одежду чистой, разделся и с поклоном взял меч в руки. Но не успел он нанести удар, как Миятомо Акамицу, взмахнув веером, остановил испытания.
— Я получил донесение о сомнительных обстоятельствах, касающихся этого испытания, — произнес Миятомо. — В стремлении поддержать честь моего господина
Всю ночь Итиро бил бамбуковой палкой тот самый эта, с которым они несли в замок тело старика.
Утром неприкасаемый эта услышал крики в дворе и, бросив палку, вышел узнать, в чем дело. Вернувшись, напуганный, он рассказал, как охрана обнаружила, что могила старика разрыта — а тело висит на столбе для испытаний.
Более он не трогал Итиро.
Ближе к полудню в тюрьму явился сам Миятомо Акамицу.
— Я знавал твоего отца в его лучшие времена, — сказал Миятомо, глядя на заключенного сквозь деревянную решетку. — Мы оба были ронинами после битвы на Сёкогахара. Потом он выбрал не ту сторону, что я. Ты тогда мал был совсем. Я все думал, почему он не покончил с собой после поражения, — теперь понимаю. Ждал более удачного времени, чтобы даже его смерть пригодилась тебе. Сегодня ночью он явился ко мне в покои, выпил все сакэ, сказал, что успокоится только после удара лезвия Когарасу. Монах Дзёсин советует уважить мертвого, испытать меч на его теле. Иначе он привяжется к мечу и будет одолевать того, кто им владеет. Потом мне придется совершить сэппуку, ведь меч будет осквернен, мой господин — опозорен, а твой отец не оставляет мне выбора.
А может, монах хитрит, чтобы я не испытал меч на тебе? Я еще не решил. Но к полудню, могу заверить тебя, я решу окончательно. Если это заговор, я его разрушу. Если это гнев неупокоенного духа, я буду ему противостоять, полагаюсь на Будду Амида.
Итиро согнул в поклоне избитую спину и произнес:
— Казните меня, Миятомо-сама. Моя вина в том, что мой отец убил себя и теперь не найдет покоя. Мне следовало оберегать его последние дни и не оставлять одного в беспомощности. Рубите меня — я виновен в его смерти. Об одном прошу, похороните моего отца с отправлением надлежащих обрядов, гнев его успокоится, ведь с моей смертью ничто уже не удержит его в этом мире.
— Так и сделаем, — ответил Миятомо Акамицу. — Готовься.
Тело старика сняли, усадили в деревянный гроб и зарыли. Монах Дзёсин прочитал молитвы над могилой.
В полдень Итиро выпустили из деревянной клетки и отвели наверх. Все двинулись на двор для испытания.
Тело старика уже висело на столбе, в веревочной петле спиной ко всем, готовое к удару.
Все были объяты ужасом, монах читал сутры, а храбрый Миятомо Акамицу приказал поставить Итиро на колени, а испытателю рубить его мечом.
Но испытатель пал на колени, закрываясь мечом от тела, висевшего на столбе.
В гневе Миятомо вскочил со своего места, отобрал меч у
Заскрипев веревкой, в жарком безветрии тело повернулось мертвым лицом к Миятомо.
Слабые духом с воплями кинулись со двора.
В священном ужасе благородный Миятомо отступил от Итиро.
Стоявший на коленях, со сложенными ладонями, монах Дзёсин произнес:
— Такова судьба этого меча. Когарасу — ворон. Между живым и отжившим выбирает безжизненное.
Миятомо Акамицу, собравшись, нахмурил брови, встал перед телом на столбе, поклонился, занес меч и с криком нанес косой удар, идеальную «перевязь монаха», от ключицы до подреберья, наискось, слева направо. Тело распалось надвое. Все присутствующие могли видеть печень.
Когарасу, оказалось, отличный был меч.
Позже, расплатившись с кузнецом, Миятомо отправил меч в храм со словами:
— Меч, испытанный таким образом, не может кому-то пригодиться. Меч непочтительности обесчестит своего владельца. Я подвел моего господина, но ему решать, виновен ли я, ведь мне противостоял неупокоенный дух.
Князь, узнав обстоятельства дела, простил Миятомо и поднес в дар внуку сёгуна статного коня. И развлек этой странной историей самого сёгуна, заслужив высокое одобрение и смягчив строгого, но богобоязненного правителя.
Дух старика более никому не являлся, поскольку, по совету монаха Дзёсина, после третьих похорон старика его сына отправили в искупительное паломничество в Исэ.
Лезвие меча Когарасу до сих пор хранится в Суруга, в храме Рюдзогонгэн. На его хвостовике, под рукоятью, правдиво выбито: «Рассек одного».
— Ого, — восхищенно отозвался я. — Вот это история так история!
Все остальные согласно зашумели, Котэцу довольно улыбался вызванному впечатлению.
В темноте, за освещенной свечами областью перед алтарем, трещали цикады. Все аж заслушались.
В медленно наступившем безмолвии внезапно прозвучал неуверенный голос нашего робкого человека-горы Саторо Оки:
— А я вот тоже знаю одну историю про меч. Моя бабка рассказывала, я еще малой был, как она с дедом моим сошлась.
— Отличная история про бабку, — буркнул малыш Тогай. — Я сам таких сколько хочешь расскажу.
Смешки пробежали по кругу сидящих на полу мужчин. Хаято недовольно двинул ойкнувшего брата тяжелым локтем в бок и ободряюще хлопнул Оки по плечу:
— Да ты рассказывай, не стесняйся. Что там с твоим дедом было?
Оки шевельнул ушибленным плечом и продолжил:
— Все началось с того, что он съел собственный меч…
Глава 11
Меч, плывущий по реке
Мой дед, Саторо Сахэй, был самураем, лишенным рисового пайка. Он убил самурая из соседнего клана, был изгнан и влачил недостойное существование на окраине почтового городка Цутияма, во владении Хиконэ, на берегу каменистой и неприветливой реки Ясу, где занимался ловлей рыбы и сбором улиток. Он опустился настолько, что утратил не только положение, но и меч предков, проданный в голодные дни первой одинокой зимы, когда река скована льдом, а подледный лов небогат. Сахэй продал меч, о чем успел не один раз пожалеть, потому что душа его с тех пор была не на месте. Сахэй утратил себя, он был где-то там далеко с его мечом, а не в теле, спасенном от голодной смерти одним коку риса в надорванном мешке из соломы, вырученным от продажи меча.