Пожарная застава квартала Одэнмате
Шрифт:
Я и таю почтительно поклонились. Князь, прищурившись, переводил внимательный ищущий взгляд с меня на Окарин и добавил мельком:
— Я, пожалуй, даже ревную…
После чего быстро покинул театр. Окарин, удаляясь вслед за ним, горячо попрощалась со мной и назначила время и место нового сладкого свидания, оглушила меня нежданной радостью, незаслуженной наградой.
Это был последний раз, когда я видел ее…
Я любил мою яростную, нежную и заботливую таю. Но она была прекрасна, она была замешана в придворную жизнь князя Тансю, и это ее сгубило.
Ее нашли утром, в доме свиданий, задушенную
Князь Тансю объявил, что найдет убийцу, и я не поверил ему. Актеру не нужно много доказательств, лишь немного знания человеческих страстей и животной проницательности. Я почему-то мгновенно понял, кто убил ее, и ледяная необратимая ярость пожрала мое горе.
Я снял черный парик, смыл с лица белила и чернение с зубов. Надел мужскую одежду, вытащил из ящика несколько подаренных поклонниками серебряных монет. Пошел в портовый кабак и в одиночестве напился там. До беспамятства.
Я пришел в себя под утро на берегу реки, взмокший, растрепанный, со сбитыми костяшками пальцев, одежда в брызгах крови. Совершенно не помню, что творил той ночью в прибрежных кварталах.
Дома меня встретил перепуганный отец, устроил мне душераздирающую сцену, потом загнал меня мыться, краситься, наряжаться и в театр работать, и не важно, что у кого-то там голова гудит, как колокол от удара.
Давали «Татуированную принцессу» — как обычно, пользовалась успехом. А вот князь Тансю, которого ожидали, не появился. Отец крайне встревожился. Даже более, чем от моей ночной вылазки в город в мужской ипостаси. Ибо невнимание подобного поклонника чревато неприятностями, да и сборы страдают. К вечеру, в конце вступления, появился Сэйбэй, передал новости отцу и надушенное письмо мне. Князь еще ни разу не писал мне. Это было волнующе. В письме он просил простить его отсутствие из-за неожиданных обязанностей в замке, заверял, что остается преданным поклонником и воздыхателем, стихи чьи-то приписал в конце… Я читал письмо отстраненно, словно изучал что-то отвратительное, как рассматривают паука на паутине.
Сэйбэй рассказал, что ночью был убит один из приближенных князя. Очень приближенный. Князь прозорливо окружил свое поместье сторонниками и запер все ворота.
Эта новость зародила во мне смутные воспоминания…
Тем же вечером я вновь надел мужской наряд и покинул дом через задние двери, ушел в городскую ночь.
Прошлая вылазка совершенно точно принесла мне определенную популярность в ночном городе. Встречные молодцы: носильщики, грузчики, рыбаки и бандиты — приветствовали меня как своего. Девицы низшего разбора под белыми накидками, ловившие свою рыбку как обычно у моста, хором поздоровались со мной, весело и добро.
Я вошел в давешний кабак, и мне тут же без вопросов налили. И подали в закуску маринованный дайкон:
— Ваше любимое…
У меня уже есть любимое? Впрочем, любимое оказалось действительно неплохо. Соседи по столам подмигивали и почтительно кланялись. Это что я такое учинил-то спьяну? Кого бы расспросить?
Впрочем, колебался я недолго, ибо провидение все решило само, — вечер неожиданно перестал быть томным. В кабак вломились молодцы
Приближенного князя, оказывается, забили до смерти поленом на заднем дворе этого кабака! Прямо на берегу.
Я подслушивал их разговоры, оцепенев. Я? Это не могу быть я! Я так не умею!
Один из дюжих вассалов Тансю, небритый, тяжелый как борец, все поглядывал в мою сторону, а потом, отправив своих товарищей искать свидетелей дальше по улице, не спеша подплыл к моему столу.
— Экая милая девица, — хрипло хохотнул он, присаживаясь за мой стол, сдвигая мечи за поясом, чтобы не мешали. — Давай посидим вместе, негоже такой милашке пить одной!
— Простите, господин ошибается, — ответил я. — Я вовсе не девушка и предпочитаю пить так, как сам пожелаю.
— Да что я, девки от мужика не отличу, даже и переодетой? — заржал здоровяк, отбирая у меня чашку. Выпив содержимое, протянул чашку мне: — Налей еще, красавица.
Веселый он был. Не злой.
Я встал из-за стола и сказал:
— Боюсь, это недоразумение не доставляет мне удовольствия, уважаемый господин. С тем я вас покину.
И пошел к выходу, как по сцене, между внимательными взглядами зрителей из-за столов.
Здоровяк удивленно поднял чашку и, повернувшись мне вослед, крикнул:
— Слышь, недотрога! Я что, недостаточно хорош для тебя, понять не могу?
Я вышел в прохладу улицы, вдохнул влажный воздух — пахло скорым дождем. Нужно было уходить.
Но далеко уйти он мне не дал. Поймал на полушаге, затолкал в узкий проулок между деревянными стенами домов, вцепился в мой рот широкими жирными губами, запустил широченную руку-лопату мне под одежду:
— Да у тебя и груди-то нет…
И вновь присосался, возбужденно рыча, все громче, громче, а потом уже и вовсе заорал истошно. Я вытащил из его живота его собственный короткий меч и отступил на шаг.
Он черной тенью стоял у меня на пути, согнувшись от боли, уцепившись пальцами за дранку стены.
Я, быстро взмахивая мечом, изрубил кожу на его голове в лохмотья.
И убежал.
Домой я вернулся опять пьяный, опять под утро. Вновь встречал меня дорогой отец, хлестал по щекам, таскал за волосы по полу и причитал:
— Тебя увидят! Тебя опознают! И все! Это будет конец всего!
Опять не дал выспаться и опять погнал на сцену, трудиться без сна.
А через несколько дней, когда его внимание ослабло, я сбежал вновь. А потом еще раз. И еще.
Я обратился в тень. Актера ночной сцены. Человека за задником, которого как бы нет в действии, но который видит механику спектакля с невидимой стороны. Я подстерегал князя в его любимых заведениях и тайных притонах, вступал в драки, напивался и возвращался домой под утро. Отец ругал меня и грозил убить. А утром начиналось представление.
И я изливал свой текст, кровавый, как свежее мясо, в ритме города. И ступал по сцене лишающей разума босоногой походкой властительниц веселого квартала. Страстно вцеплялся в накидку зубами, как делают это девицы из-под моста. Снимал выдуманные слезы рукавом, умирал преданный и пронзенный мечами врагов, как умирают прибитые прохожие по подворотням этого города.