Пожирательница гениев
Шрифт:
Вюйар сопровождал меня в Рейнфельден. Первым делом, разумеется, я телеграфировала Таде, что наконец-то одна и он может приехать, чтобы мы попытались во всем разобраться. Ни минуты не думала, что поступаю нечестно по отношению к Эдвардсу. В конце концов, Таде мой муж, и мысль о том, чтобы, даже не видясь — он в Венгрии, я в Швейцарии, — решить вопрос о нашем окончательном разрыве, мне казалась совершенно абсурдной.
Я все еще надеялась, что Эдвардс преувеличил в своих целях сложность ситуации, в какую попал Таде. Но я заблуждалась. Она была, если это только возможно, еще хуже. Абсолютно безысходна. С какой бы стороны мы ее ни рассматривали, очевидно, что было только одно решение, о котором Таде не смел даже
Передо мной был беззащитный ребенок, который ждал моей помощи. Бедный, он не мог чувствовать себя виноватым в том, что произошло. Он действовал с самыми благородными, самыми бескорыстными намерениями. Использовал все, чтобы улучшить участь каждого человека.
Тем временем пришла телеграмма от Эдвардса: «Вы не сдержали слова, приняв Таде. Я приезжаю». Никакие мольбы не могли задержать моего мужа. Он ни за что не хотел встретиться с Альфредом.
На перроне вокзала, ожидая поезда, который должен был отвезти его в этот проклятый Колошвар, Таде старался изо всех сил придать своему отъезду вид обычного недолгого расставания. Он говорил о прогрессе социальных вопросов в Венгрии, о «Лиге». Я даже не пыталась скрыть отчаяние. Чувствовала себя ребенком, брошенным людоеду. И этот людоед приедет завтра. В тот момент, когда поезд собрался тронуться, я сорвала с шеи два больших изумруда, с которыми никогда не расставалась, и отдала Таде один из них. Я знала, что это конец.
Душераздирающее и мерзкое уныние вокзалов, уныние бедности, грязное от копоти, вдыхаемой со слезами, с отклеившимися афишами и объявлениями и губительными сквозняками. Я стояла на перроне одинокая, брошенная.
«Страшный платок, которым машут, чтобы сказать прощай навсегда…» Дорогой, нежный, чудесный Малларме!.. Его не было рядом со мной, чтобы облегчить тоску этого леденящего одиночества. «Бедные возлюбленные… в шляпке почти без лент».
«Я одна из них, — подумалось мне, — теперь это действительно я…»
Пока исчезал дым поезда, тяжелые рыдания подступили к горлу. Где та пора, когда, щедро одаренная судьбой, я старалась в своем экипаже принимать позы, исполненные печали, чтобы тронуть и разжалобить романтичные сердца? Увы, сегодня я действительно заслуживала жалость. Мне казалось, что невозможно вообразить участь, страшнее моей. К кому, к чему прислониться? Куда идти?
Я не хотела возвращаться в отель. Меня видели там с Таде. Что подумают, когда появится Эдвардс? Скандал ужасал меня. Я и так достаточно несчастна, чтобы еще публично меня чернили, Я продолжала стоять на перроне. Мне вспомнилась одна иллюстрация к книге Гектора Мало «Без семьи» [124] : герой, двенадцатилетний мальчик, сидит один на углу темной улицы со своей собакой. В конце концов я решила ждать Альфреда завтра утром в Базеле. Все лучше, чем вернуться в этот отель. Позвоню Эмме, чтобы она уложила чемоданы… скажу ей позже, где найти меня.
124
Мало Гектор (1830–1907) — французский писатель.
Со своим обычным обезоруживающим спокойствием Эдвардс сошел с парижского поезда. Он взял меня за руку и отвел в «Отель трех королей». Как умудрялся он сохранять корректность и учтивость в этой драме, разбившей три жизни? До меня не доходило, что для него, в общем, не существовало тут никакой проблемы. Сценарий разыгрывался не только, как он предвидел, но и точно так, как хотел, по его плану.
Эдвардс привык во всем быть самым сильным, всегда видеть, как
Как ни странно, мы поселились в «Отеле трех королей» так же, как и в Вене, — я в одном его крыле, он в другом. Злым языкам трудно было излить на нас свою желчь, настолько наши отношения внешне казались дружески-светскими.
— Я дал вам месяц, чтобы подумать, — сказал он. — И сдержал слово. Вы нарушили наше соглашение, вызвав Таде, вот почему я приехал. В общем, может быть, лучше, что вы имели случай увидеть его. Это, надеюсь, помогло вам разобраться в ваших чувствах, которые я прежде всего не хочу ранить.
После чего он стал водить меня к антикварам, показывал местные достопримечательности, угощал форелью на берегу швейцарского озера.
Теперь я пыталась спокойно разобраться в хаосе, который из-за стремительного потока событий, пережитых в течение трех недель, царил в моей несчастной голове. Перемирие должно было длиться еще дней двадцать. Из Колошвара я ежедневно получала пылкие письма от Таде, уверявшего, что, кроме меня, он не любил никого в жизни. Все это прекрасно, но он отдал меня, связанную по рукам и ногам, во власть человека, от которого зависела его честь и который не скрывал, какой ценой заставит его платить.
«Уладь все», — не переставал повторять Таде. Что я могла сделать, будучи сама условием сделки? И вправду он был слишком легкомыслен. Сначала скрывая свое финансовое положение, потом вообразив, что Альфред не хочет от меня ничего, кроме легкого флирта. Я сделала все, чтобы открыть ему глаза на этот последний «пункт». Что же касается первого, я не знала о нем до прошлой недели.
На свежую голову я поняла, как Таде дошел до всего этого. Сочувствие к рождающемуся социализму и благородным целям «Лиги прав человека» выросло в его от природы пылкой душе в настоящую страсть. Начавшийся упадок «Ревю Бланш», который пришелся как раз на это время, развязал ему руки. Он бросился в новое предприятие, уверенный, что белый уголь принесет финансовый успех. Прибыль, естественно, пойдет на службу его гуманитарным целям.
С моральной точки зрения его нельзя было упрекать. Деньги представляли для него лишь средство, необходимое для победы дела, за которое он горячо сражался. Эдвардс служил мостом, соединившим его с деньгами. Таде никогда не относился к нему иначе.
Но я? Я начинала думать, что он странным образом забыл обо мне, занятый делом. Любил ли он меня так же, как «Лигу прав человека»? Я не очень была в этом уверена. Когда мы поженились, мы были еще детьми. Что Таде любил меня, в этом я не сомневалась. Но с моей стороны — настоящая ли любовь побудила выйти замуж за этого высокого, красивого юношу? Не было ли это скорее нежностью к товарищу, которого знала с детства? Но прежде всего горячая жажда узнать жизнь, освободиться раз и навсегда от семьи, которая причинила мне так много горя.
Замечала ли я когда-нибудь во взгляде Таде огонь той пожирающей страсти, который горел в глазах Эдвардса?
Я честно призналась себе, что плачу скорее над своей участью, чем над потерянной любовью. Снова оказалась одна в толпе, одна перед дорогой… как тогда, когда с окровавленными ногами бежала в Антверпен… как тогда, брошенная в этом таинственном Лондоне, бесцельно бродила по бесконечным улицам… Без защиты, без помощи. Да, особенно это — без помощи. Мужчина, который вас любит, должен быть защитой. Поддерживал ли меня Таде? Подумал ли он, с энтузиазмом отправляясь в Колошвар, кто защитит, кто поможет мне? Взрыв возмущения вспыхнул во мне… «Уладь все…» Так ли говорит мужчина? Я вновь увидела его кроткий и отчаявшийся взгляд, когда он упомянул о крахе. Как сердиться на него за это? Он был ребенком. Таде — ребенок, а Альфред — мужчина. Вот в чем объяснение истории, которая с нами произошла.