Пожизненный срок
Шрифт:
Нина раздраженно заерзала на стуле.
— Он хотел отделаться от банды в Стокгольме, это не имело никакого отношения к Андерссону.
Журналистка перегнулась через стол.
— Ты уверена? Не было ли других причин? Он проник в банду Андерссона или работал на него?
Нина не ответила.
— Давно ли Давид и Юлия были в Испании? Ты говорила, что Юлия стала похожа на призрак.
— Она тогда забеременела, и ее все время рвало, — вспомнила Нина.
— Следовательно, это было незадолго до убийства на Санкт-Паульсгатан, — заметила Анника. — Когда я патрулировала
Нина покачала головой:
— Нет никаких оснований предполагать, что Давид когда-либо вел какие-то дела с Филиппом Андерссоном.
— Давид стал опекуном Андерссона, когда того приговорили к пожизненному сроку, и, если верить Кристеру Бюре, Давид был единственным человеком, верившим в невиновность Андерссона. Они наверняка были знакомы и раньше, и Давид знал об убийцах то, чего не знал никто.
Нина не смогла сдержать глубокий вздох.
— Прости за резкость, — сказала она, — но ты сейчас похожа на увлекающегося без меры сыщика-любителя.
— Есть и другие общие факторы, — продолжала журналистка. — Убийство, символизм и желание поймать подставного убийцу.
Нина встала.
— Подожди минутку, — сказала она.
— Сядь, — приказала ей Анника Бенгтзон, и в глазах ее вдруг проглянула бездонная чернота.
Нина повиновалась.
— Человек, который смог осуществить такое трудное дело, как первое групповое убийство, и при этом подставить вместо себя другого, должен обладать сверхъестественной расчетливостью. Но для меня в это дело не вписывается только одна вещь.
— Какая? — спросила Нина.
— Служебный пистолет Юлии, из которого был застрелен Давид.
Нина почувствовала, что бледнеет. В комнате повисла тишина. Ладони Нины стали холодными и липкими.
— Что ты хочешь этим сказать? — странным, чужим голосом спросила она.
— Я хочу сказать, что это недостающее звено. Все остальное я могу увязать воедино, но не нахожу объяснения орудию убийства.
— Пистолет Юлии пропал год назад, — сказала Нина. — Это было, когда она пребывала в глубокой депрессии, у нее тогда все было очень плохо. Она не могла вспомнить, куда дела оружие. В этом нет ничего нового. Об этом говорили и на суде.
Теперь настала очередь Анники побледнеть.
— Что ты говоришь?
Нина потерла ладони, стараясь снова их согреть.
— Заканчивая смену, мы всегда оставляем оружие в оружейной комнате в участке, но Юлия иногда брала пистолет домой. Давид имел разрешение, и дома, в спальне, у них был бронированный сейф для хранения оружия.
— То есть Юлия хранила пистолет не в одном месте?
— Да. Но если полицейский оставляет службу более чем на тридцать дней, он обязан сдать оружие на длительное хранение в арсенал. Когда стало понятно, что Юлия уйдет в длительный отпуск по болезни, ее попросили сдать пистолет, и тогда она поняла, что потеряла его.
— Потеряла?
— Его не оказалось в сейфе на Бондегатан, мы поехали в участок и проверили в оружейной комнате, но пистолета не нашли и там. Она была просто вне себя и никак не могла вспомнить, когда и где он пропал.
— И что было дальше?
— Юлия
— Почему я не слышала об этом раньше?
— Наверное, ты просто не обратила на это внимания. Защитник упомянул об этом на суде, но никаких последствий это заявление не имело. Могу допустить, что не в интересах Юлии было выставлять ее на суде как безответственную и неадекватную личность.
— И чем закончилось служебное расследование в связи с пропажей оружия?
— Комиссия не пришла к выводам вплоть до самого убийства, но все шло к тому, что это расценят как халатность и оставят без серьезных последствий. Такое мягкое отношение было, естественно, обусловлено влиянием Давида. Когда оружие было найдено, расследование прекратили, ибо пропавшее оружие нашлось, если оно вообще пропадало…
— Но оно, несомненно, пропадало, — сказала Анника Бенгтзон. — Кто-то начал планировать это убийство очень давно, и Юлии была уготована участь подставного убийцы.
— Этого не может быть, — отмахнулась Нина. — Твои измышления напоминают теорию заговоров.
Но журналистка уже не слушала Нину. Она слушала только себя и, хотя говорила вслух, обращалась скорее к себе, чем к Нине Хофман.
— Если Юлия действительно невиновна, то, значит, Александра похитили. Это значит, что злоумышленник и в самом деле способен на все. Например, отрубить руки живым людям.
Она снова посмотрела на Нину.
— Давид не мог быть геем или бисексуалом?
— Я в этом сомневаюсь, — махнула рукой Нина, — да и какое отношение это имеет к делу?
— Убийца мог иметь какие-то личные отношения с Давидом, в противном случае он или она никогда не выстрелил бы ему в пах. — Анника Бенгтзон кивнула, подтверждая эту мысль. — В квартире действительно была другая женщина. Был кто-то, имевший ключ от квартиры, ключ от сейфа или кто мог изготовить копии этих ключей. Возможно, одна из любовниц Давида, которая отчаянно жаждала ему за что-то отомстить. Она знала о Бьёркбакене, так как отвезла туда вещи Александра. Можно говорить о мести: убить мужчину, посадить на скамью подсудимых жену и похитить ребенка.
Нина сидела как статуя, потерявшая способность думать.
— Завтра огласят приговор, — сказала она.
— Можно подать апелляцию и оспорить приговор, — настаивала Анника Бенгтзон. — Ты можешь помочь мне увидеться с Юлией, чтобы я с ней поговорила? Может быть, я напишу ей письмо? Я звонила сто раз адвокату, оставляла прошения в тюрьме, и все без толку. Ты мне поможешь?
Нина встала.
— У меня сегодня дежурство и масса дел.
Когда Анника вышла на улицу, в лицо ей дунул жестокий холодный ветер. Сначала она решила поехать на метро, но передумала и пошла пешком. Надо выветрить жгучее ощущение неудачи.