Позолоченный век
Шрифт:
– Так... так... так... Я просто потерял голову, совсем потерял голову. Ничего не понимаю. Необыкновенная женщина, в жизни ничего подобного не видел... Это великий день, великий день! Ну, ну... Дайте я благословлю вас, золотая головка. Ах, дитя мое, бедные негры возблагодарят...
– Да оставьте вы бедных негров в покое, дядюшка! Приберегите их для вашей речи в сенате. До свиданья, спокойной ночи... мы выстроим свои войска и выступим на рассвете!
Потом, одна у себя в комнате, Лора поразмыслила немного - и тихонько засмеялась.
"Все работают на меня, - говорила она себе.
– Неплохо было придумано, чтоб Бакстоун надоумил Троллопа поручить кому-то написать для него речь. И еще лучше придумано - мне переписать эту речь, когда Бакстоун ее сочинил, и припрятать страничку.
Но какой трус Троллоп - поверил, что я могу выставить эту страницу у дверей конгресса и тем выдать себя! Впрочем, не знаю... не знаю. Надо подумать. Допустим, он проголосует против; допустим, законопроект провалится; это будет означать, что я проиграла все безвозвратно, проиграла свою отчаянную, грандиозную игру, и все станут меня жалеть... Невыносимо! А он мог бы спасти меня одним своим голосом. Да, я разоблачила бы его! Что мне за дело до сплетен, которые пойдут обо мне, когда я уеду с Селби в Европу? Пускай тогда болтают сколько хотят о моем прошлом, о моем бесчестье... В такое время будет даже приятно кому-нибудь насолить!"
ГЛАВА XII
ГАЗЕТЫ ПРОТИВ ЗАКОНОПРОЕКТА
О НЕГРИТЯНСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
"Ikkake gidiamuttu Wamallitakoanti likissitu anissia
ukunnaria ni rubu kurru naussa abbanu aboahuddunnua
namonnua"*.
______________
* И в то же время на этой дороге поднялась великая суета и движение. (На языке индейцев араваков.)
На другой же день в конгрессе и в самом деле открылись военные действия. Все шло своим чередом, и вот председательствующий дошел до того пункта повестки дня, который именуется "уведомлением о законопроектах", затем поднялся со своего места достопочтенный мистер Бакстоун, объявил законопроект "Об основании и утверждении промышленного университета в Буграх" - и сел, не сказав больше ни слова. Деловитые джентльмены в ложе прессы намарали по строчке в своих блокнотах, кинулись к телеграфу, который помещался рядом с репортерской комнатой, - и затем помчались назад, в ложу; и к тому времени, как они снова расселись по местам, весть, переданную ими телеграфисту, уже читали в телеграфных конторах больших и малых городов за сотни миль от Вашингтона. Она была примечательна своей краткостью и откровенностью:
"Дитя увидело свет. Бакстоун объявил о мошеннической затее с университетом в Буграх. Говорят, конгрессмены учтены поштучно и куплено достаточно голосов, чтобы протолкнуть это дело".
Уже за некоторое время до того корреспонденты иных газет распространялись о якобы сомнительном характере законопроекта и каждый день передавали вашингтонские сплетни на этот счет. И назавтра чуть ли не все крупные газеты страны нападали на проект и щедро осыпали бранью Бакстоуна. Столичные газеты были, как всегда, более почтительны и, тоже как всегда, более мирно настроены. Обычно они, если есть малейшая возможность, поддерживают предлагаемые законопроекты; когда же это совершенно невозможно, они протестуют против чересчур резких высказываний других газет. Они всегда протестуют, когда предстоят неприятности.
Однако вашингтонская ежедневная газета "Любовь к ближнему" горячо одобрила и приветствовала законопроект. Это была газета сенатора Валаама, вернее - "брата Валаама", как его обычно называли, потому что некогда он был священником; и сам он и все, что он делал, еще отдавало святостью и сейчас, когда он занялся журналистикой и политикой. Он был силой в молитвенном собрании конгресса и заправлял всеми начинаниями, направленными на распространение веры и трезвенности. Его газета выступила в поддержку нового закона весьма бурно и страстно: это мера благородная, мера справедливая, великодушная, чистейшая и ее необходимо всячески рекомендовать в наш развращенный век; и, наконец, если бы даже характер законопроекта вовсе не был известен, "Любовь к ближнему" все равно, не колеблясь, поддержала бы его, ибо идея проекта принадлежит сенатору Дилуорти, и уже одно это -
Сенатор Дилуорти сгорал от нетерпения: что скажут о законопроекте нью-йоркские газеты? Он даже распорядился, чтобы ему передавали по телеграфу обзор их передовых статей: он не мог дождаться, пока сами газеты приползут в Вашингтон с почтовым поездом, который со дня основания дороги не переехал ни одной коровы, ибо при своей скорости не мог ее нагнать. Впереди паровоза обычно прикрепляют особую решетку - "коровоуловитель", но это пустое хвастовство. Следовало бы прикреплять эту решетку к заднему вагону - тут она, пожалуй, могла бы пригодиться; зато ничего не делается для охраны пассажиров, - и нечего удивляться, что коровы нередко забираются в поезд и стесняют публику.
Сенатор читал телеграммы вслух за завтраком. Лора была безмерно взволнована их тоном и сказала, что подобные комментарии погубят проект.
– Совсем нет, совсем нет, детка, - возразил сенатор.
– Это как раз то, что нам нужно. Нам теперь необходимы именно нападки, все остальное уже обеспечено. Пусть нас вдоволь травят газеты - и мы выиграли! Иной раз одни только ожесточенные нападки вывозят проект, моя дорогая; а когда у вас для начала есть солидное большинство, нападки дают двойной эффект. Правда, они отпугивают кое-кого из колеблющихся наших сторонников, зато убежденные становятся упрямы. И потом - от этого постепенно меняется общественное мнение. Широкая публика глупа, она чувствительна, она одержима духом противоречия; она принимается оплакивать гнусного убийцу, молится за него, тащит ему в тюрьму цветы и осаждает губернатора просьбами о помиловании - и все потому, что газеты потребовали казни преступника. Одним словом, мягкосердечная широкая публика обожает изливать свои чувства, а где же найти лучший повод для излияний, если не в защите всякого, кого преследуют.
– Что ж, дорогой дядюшка, если ваша теория верна, мы можем быть в восторге - передовые статьи так яростно накинулись на наш проект, что большего нельзя и требовать.
– Я не вполне уверен в этом, дочь моя. Мне не очень нравится тон некоторых замечаний. Им не хватает злости, не хватает яду. Вот здесь пишут: "сомнительное мероприятие". Нет, "сомнительное" недостаточно сильно. Вот "разбой среди бела дня" - немного лучше. Это уже кое-что. А тут довольствуются тем, что называют наш проект "беззаконием". "Беззаконие" никого не трогает, это пустяк, ребячество. Непосвященные вообразят, что нам хотели сделать комплимент. А вот, - эту телеграмму я только что прочел, это звучит как надо: "Подлую, гнусную попытку обокрасть народную казну предпринимают коршуны и стервятники, которыми кишит ныне грязное логово, именуемое конгрессом". Восхитительно! Просто восхитительно! Побольше бы в том же духе! Но такое еще будет, тут опасаться нечего. Они еще не успели войти в раж. Увидите, что будет через недельку.
– Дядюшка, ведь вы с "братом Валаамом" закадычные друзья, - почему вы не добились, чтобы его газета тоже напала на нас?
– В этом нет никакого смысла, дочь моя. Его поддержка не повредит законопроекту. Его передовых никто не читает, кроме него самого. Но я хотел бы, чтобы нью-йоркские газеты выражались немного яснее. Досадно, что им нужно раскачиваться целую неделю. Я ждал от них большего, нам дорог каждый час.
В должный срок, в соответствии со своим предыдущим сообщением, мистер Бакстоун надлежащим образом внес на рассмотрение конгресса свой законопроект, озаглавленный: "Акт об основании и утверждении промышленного университета в Буграх", дал соответствующую справку и сел на свое место.
Председательствующий протрещал без передышки:
– Еснетвозрженпроектследуетобычнпрядкмзложным выше!
Завсегдатаи, привычные к парламентской процедуре, уразумели, что именно кроется за этим длинным стремительным словом: если нет возражений, законопроект надлежит далее рассматривать в порядке, обычном для мер подобного рода, и передать в комиссию по благотворительным ассигнованиям, и соответственно он туда и передается. Люди посторонние и непривычные просто решили, что председательствующий простужен и полощет горло.