Позорный столб (Белый август)Роман
Шрифт:
— Добрый день, — сказал Майр сдержанно, однако сопровождая приветствие кивком, не лишенным известной доли дружелюбия.
Этот человек в нужный момент умел отлично маскировать свое высокомерие, да и ненависть тоже. Литейщик кивнул ему в ответ. Майру кровь ударила в голову.
— Я сказал — добрый день! — отчеканил он.
— Ва-аш ни-ижа-айший слуга-а! — не своим голосом завопил вдруг старый рабочий.
Сзади послышался смешок.
— Я не-е слы-ышу! Мы от-ли-или, милостивый государь!.. — продолжал вопить старый Йеллен и приложил к уху
Лицо его, освещенное ослепляющим сиянием расплавленного металла, от натужного крика сделалось пурпурным.
«Великолепный человечище», — подумал Штерц; он протолкался вперед и похлопал старого Йеллена по потному плечу.
— Вы молодчина! — похвалил он.
«Идиот», — пронеслось в голове Йеллена, и он отвернулся.
«Это наш человек!» — думал Штерц.
Майр был совершенно иного мнения. Он испытующе смотрел на старого литейщика, — ему показалось, что тот просто над ним насмехается.
Сзади вдруг кто-то громко чихнул — быть может, это чиханье тоже было насмешкой?
— Бе-ерегись! — зазвучал с высоты крик подручного крановщика.
Он уже был на кране. Напрягаясь, скрипели блоки, люди отодвинулись дальше, ковш с носком, наполненный жидким, добела раскаленным металлом, поднялся в воздух — в нем кипело несколько сот килограммов расплавленного литья; мост крана сделал едва заметный поворот, цепь заскрипела снова, огромный железный крюк с ковшом побежал назад, он уже был у середины кранового моста.
— Бе-ереги-ись! — вновь раздался надрывный крик подручного крановщика.
Поздно! О ужас!
Гигантский ковш накренился, послышался странно визжащий звук.
Майр в мгновение ока отпрыгнул назад, ковш грохнулся на бетонный пол, послышался чей-то истошный вопль, на поверхности разлившегося по полу белого металла мелькнули две дрыгающие ноги, вспыхнуло пламя, потом взметнулись клубы серого дыма, чудовищный жар обжигал лица, так что в ту сторону нельзя было смотреть, запахло смрадом костей и тряпья — вот и все, что осталось от человека: мастера Мара не было видно нигде, лишь медленно расплывался белый металл — несколько центнеров дорогостоящего литья; серый дым, стлавшийся над его поверхностью, уже рассеялся, но жара буквально валила с ног, и приходилось пятиться все дальше и дальше от раскаленной белой металлической лепешки.
Поручик Штерц стоял к ней ближе всех, на него обрушился каскад искр, он чувствовал, что задыхается, хотя находился от разлившегося металла на расстоянии нескольких метров; и он закричал что было сил, а старый Йеллен схватил ведро с водой и опрокинул его на голову Штерца; еще какой-то рабочий подбежал с ведром, вон и с третьим ведром мчится кто-то, но этого третьего Штерц остановил еще более страшным воплем. А тем временем белая металлическая лепешка медленно-медленно краснела.
Вся эта сцена разыгралась буквально в одно мгновение. Никто не получил ранений, лишь у нескольких человек болели глаза и кожа на лице нестерпимо горела.
Майр был бледен как смерть. В сопровождении свиты он тотчас покинул литейный цех
— Э-э-э… — тянул Штерц и кряхтел.
Его пришлось ударить по спине, так как лицо его приобрело уже лиловатый оттенок, легким не хватало воздуха — поручику грозил апоплексический удар.
Майр, не мешкая, позвонил в Главное управление полиции и попросил прислать подкрепление.
— Видишь ли, сделать это чрезвычайно трудно, — ответил ему главный инспектор полиции Б., — ты же знаешь, я в самом деле… У тебя и так четверо моих людей, а в настоящее время, когда наш аппарат еще не укомплектован… И по такому приватному делу…
В конце концов он все-таки пообещал прислать комиссию.
Майр приказал запереть заводские ворота; рядом с привратником сидел сыщик с довольно-таки неуверенным выражением лица и непрерывно ощупывал свой револьвер… Если бы рабочим вдруг вздумалось…
В литейном цехе номер один все были мрачны. Подручный крановщика спустился с крана.
— Я ничего не мог сделать, — оправдывался он, — ржавые цепи…
Главный инженер ругался. Словно град, сыпались проклятия. Посреди цеха разлитый металл уже остывал и сделался серым, но все еще курился, словно какая-то чудовищная коровья лепешка. Подручный крановщика был бледен, пожимал плечами и поминутно разглаживал усы. В полдень он навсегда исчез с завода, и никто никогда не узнал, что сталось с ним.
…Так в пятый день августа 1919 года, во вторник утром господин Хуго Майр вновь вступил во владение чугунолитейным и машиностроительным заводом Ш., расположенным на улице X.
Глава шестая
— Это самый скучный военный министр Венгрии со времен поражения под Мохачем! — заявил утром 5 августа толстенький Бела Зингер во дворе 16-го гарнизонного госпиталя, стоя перед последним свеженаклеенным воззванием Йожефа Хаубриха:
«В последние дни безответственные, потерявшие совесть элементы как из числа гражданских лиц, так и бывших политических комиссаров от имени рабочего класса ведут подрывную деятельность, используя напряженную обстановку, чтобы всевозможными жуткими россказнями посеять тревогу среди доверчивого населения. Такое коварство может дать повод к различным конфликтам…»
И т. д. и т. п.
— При чем тут поражение под Мохачем? — сказал капрал с повязкой красного креста на рукаве. — Послушайте! Вы, как я вижу, из Будапешта. Ну и не прикидывайтесь дурачком.
— Сегодня вторник, — жалобно промолвил Бела Зингер. — Сорок восемь часов назад я притопал домой из итальянского плена. С тех пор я непрерывно занят тем, что читаю полное собрание сочинений Хаубриха. От этого я чуть не ослеп. И вот что мне хотелось бы сказать…
— Ну? — выжидательно спросил капрал и с опаской огляделся.