Позывной Верити

Вейн Элизабет

Ох, сколь странной была эта война, мирабиле дикту⁵⁰ — крошечный шотландский радио-набор на ножках, то есть радист, все еще залечивает маленькие, скрытые, неприятные краткие замыкания, случившиеся во время нечеловеческих пыток — все еще умеющая держать лицо, сидит под венецианской люстрой с американкой Пенн, немкой Энгель и фон Линденом, попивая коньяк и обмениваясь жалобами на французском!

Однако ситуация производила правильное впечатление — мы все нашли общую тему.

Затем Пенн отметила, что английскому Энгель, должно быть, обучалась где-то на среднем западе, из-за чего на долгий момент мы все лишились дара

речи. Энгель призналась, что в течение года была студенткой Университета Чикаго (где изучала ХИМИЮ. Не думаю, что когда-либо встречала настолько впустую потраченный талант.) Пенн попыталась заставить ее сыграть в Узнавание, но единственным человеком, с которым они обе были знакомы, оказался Генри Форд, которого Энгель встретила на благотворительном ужине. Американские знакомые Энгель сплошь были респектабельными про-немцами, в отличие от знакомых Пенн. Они пребывали в Чикаго в разное время — Пенн обосновалась в Европе с начала тридцатых годов.

Фрёйлин Анна Энгель, Ж-Т — Женщина-тайна

Мы рассмотрели переведенные мною расписания автобусов и повосхищались автоматической ручкой Монблан фон Линдена, которой я писала. Пенн спросила, волнуюсь ли я на счет предстоящего «суда».

— Это всего лишь формальность. — Я не смогла справиться с жестокостью внутри себя. — Меня застрелят. — В конце концов, она просила быть честной. — Я военный агент, пойманный на вражеской территории в гражданской одежде. То есть шпион. Даже Женевская конвенция не в силах защитить меня.

Какое-то время она молчала.

— Идет война, — добавила я, напоминая ей.

— Да. — Она сделала какие-то пометки в блокноте. — Что ж, вы очень храбры.

КАКАЯ ЧУШЬ!

— Что можете сказать от имени других заключенных?

— Мы не часто видим друг друга. — Вот тут пришлось изворачиваться. — Точнее, не часто говорим. — Я видела их, к тому же слишком часто. — Вам провели экскурсию?

Она кивнула.

— Здесь очень мило. Во всех комнатах чистое постельное белье. Правда, слегка по-спартански.

— И отапливают хорошо, — желчно сказала я. — Это здание было отелем. Ни должного тебе подземелья, ни сырости, ни страдающих от артрита.

Должно быть, они показали ей комнаты, в которых жили дневальные — может, даже посадили туда несколько заключенных в качестве манекенов. Гестапо оборудовали первый этаж и два мезонина для собственного проживания и кабинетов, и эта часть здания поддерживалась в прекрасном состоянии. Настоящих узников держали на трех верхних этажах. Когда ты как минимум в сорока футах над землей, сбежать в разы тяжелее.

Пенн выглядела удовлетворенной. Она судорожно улыбнулась фон Линдену и сказала по-немецки «Спасибо вам» — очень авторитетно и формально, затем на французском продолжила выражать ему благодарность за столь уникальную и необычную возможность. Думаю, она и у него взяла интервью, отдельно от меня.

Затем она наклонилась ко мне и доверительным тоном спросила:

— Могу я чем-то вам помочь? Прислать вам что-нибудь, какую-то мелочь? Для женщин?

Я ответила, что нет необходимости. С этим у меня не было проблем, к тому же все равно они все отберут. Так ведь? Я не знала. Согласно Женевской конвенции, военнопленным разрешалось отправлять разные полезные вещи — сигареты, зубные щетки, фруктовые кексы со спрятанными в них ножовками. Но, как я только что заметила, Женевская конвенция не имела ко мне ни единого отношения. «Ночь и Туман», туман и ночь. Брррр. Насколько знает Джорджия Пенн, у меня нет имени.

Кому она будет слать посылки?

Она переспросила.

— Вы не?..

Это был довольно необычный разговор, как вы могли подумать — мы обе говорили шифрами. Не военными, не шифрами разведки или Сопротивления — обычными женскими шифрами.

— У вас нет?..

Уверена, Энгель была в состоянии заполнить пробелы.

«— Могу я отправить вам женские мелочи (прокладки)?

— Нет, спасибо, у меня нет (месячных).

— Вы не (беременны)? Вас не (насиловали)?»

Насилие. Вот что они сделали бы, будь у меня менструации. В любом случае, формально говоря, меня не насиловали.

Нет, у меня просто наступила менопауза.

Циклов не было с тех пор, как я покинула Англию. Думаю, мой организм просто выключился за те первые три недели. Теперь он выполнял лишь базовые функции. Он прекрасно знал, что больше никогда не будет использоваться для репродуктивных целей. Я ведь просто ходячий набор кодов.

Пенн пожала плечами и кивнула, скептически поджав губы и приподняв брови. Своей манерностью она напоминала жену преуспевающего фермера.

— Что ж, ты не выглядишь слишком здоровой, — сказала она мне.

Я выглядела так, словно только выписалась из здравницы после проигранной долгой борьбы с чахоткой. Голод и лишение сна оставляют видимые следы, ИДИОТЫ.

— Я солнца не видела шесть недель, — сказала я. — Но иногда погода почти такая же, как дома.

— Это очень мило, — протянула она. — Приятно видеть, что они так хорошо обращаются с заключенными.

И вдруг, одним резким жестом, она выплеснула весь свой коньяк — нетронутый, полный стакан — в мой стакан.

Я вылила в себя все содержимое одним махом, как моряк, прежде чем они успели бы отобрать у меня выпивку, и остаток дня провела в борьбе с тошнотой.

—

Знаете, что он сделал прошлой ночью — то есть фон Линден — пришел и стал в дверях моей камеры после того, как закончил работать, и спросил, читала ли я Гете. Он разжевывал идею, что я могу купить себе время ценой частей души и интересовался, не ассоциирую ли я себя с Фаустом. Не что иное, как заумные литературные дискуссии с хозяином-тираном в ожидании казни.

Когда он уходил, я сказала ему «Je vous souhaite une bonne nuit» — «Доброй ночи» — не потому, что желала ему доброй ночи, а потому, что именно это говорил немецкий офицер своему неуступчивому хозяину из пассивного сопротивления каждую ночь в «Молчании моря» — трактате о галльской непокорности и литературном духе французского Сопротивления. Одна француженка, с которой я тренировалась, подарила мне экземпляр книги, ровно после того, как ее привезли с поля боя в конце прошлого года. Я подумала, что фон Линден тоже мог читать ее, руководствуясь принципом «Знай врага в лицо» (он очень начитанный). Но, кажется, он не узнал цитату.

Энгель рассказала мне, чем он занимался до войны. Он был ректором лучшей школы для мальчиков в Берлине.

Директор школы! К тому же у него была дочь. Она в безопасности, в школе, в Швейцарии, нейтральной Швейцарии, где никакие бомбардировщики союзных сил не рассекают небо по ночам. Могу смело утверждать, что она ходит не в мою школу. Мою закрыли ровно перед тем, как началась война, когда большинство английских и французских учеников забрали оттуда, и именно поэтому мне пришлось поступить в университет немного раньше.