Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

Пэдди легко сказать: пусть Дотти засунет яблоко себе в задницу, - а я не хочу всю жизнь обчищать огороды и доить коров. Я всегда стараюсь выиграть приз - яблочную кожуру, чтобы дома потом рассказать папе, как я отвечал на трудные вопросы.

Мы идем обратно через Баллинакурру. Начинается дождь, сверкают молнии, и мы пускаемся бежать, но я бегу еле-еле, потому что у меня на ботинке подошва шлепает и я того гляди споткнусь. А Пэдди босой, ему пробежаться - раз плюнуть, и он громко шлепает по мостовой. У меня и ботинки, и носки промокли насквозь и теперь шмякают. Пэдди замечает, что звуки у нас получаются разные, и мы сочиняем песенку: шлеп, шлеп, шмяк, шмяк, шлеп и шмяк, шмяк и шлеп. Мы так смеемся от этого,

что хватаемся друг за друга, чтоб не упасть. Дождь льет пуще; мы знаем, что под деревом становиться нельзя, иначе в уголек превратишься, поэтому встаем на чье-то крыльцо - но через минуту дверь открывает дородная горничная в белой шапочке и черном платье с белым фартучком и прогоняет нас: убирайтесь, нечего людей позорить. Мы убегаем, и Пэдди кричит ей вслед: телка маллингарская, жадина-говядина, и от смеха так заходится, что, обессиленный, прислоняется к стене. Мы вымокли до нитки, и прятаться от дождя уже нет смысла, так что мы не спеша бредем по О’Коннел Авеню. Пэдди говорит, что «телка маллингарская» - выражение его дяди Питера, который служил в английских войсках в Индии, у него даже есть фотография, на которой он вместе с другими солдатами - у всех каски, ружья и патронташи через плечо; некоторые из них темнокожие - это индийцы, которые остались верны королю. Дядя Питер прекрасно жил себе в местечке под названием Кашмир, а там лучше, чем в Килларни, которое все вечно расхваливают и про которое в песнях поют. Пэдди снова заводит свою шарманку: будто он убежит из дому и будет жить в Индии, в шелковой палатке, с девушкой, у которой на лбу красная точка, и есть инжир и карри, а от этого просыпается аппетит, хотя живот набит молоком и яблоками.

Дождь прекращается, и у нас над головой поют птицы. Пэдди говорит, что это утки или гуси, или перелетные какие-то птицы, которые направляются в Африку, где чудесно и тепло. Птицы умнее нас: на Шеннон прилетают отдыхать, а потом возвращаются в теплые страны - может, и в Индию улетают. Пэдди говорит, что напишет мне письмо, когда туда доберется, и я тоже приеду в Индию и найду себе девушку с красной точкой.

А зачем эта точка, Пэдди?

Она значит «высший класс» - самое лучшее.

Но Пэдди, разве кто-то из благородных станет с тобой общаться, если узнает, что ты из Лимерика, с переулочка, и у тебя нет ботинок?

В Индии - конечно, это в Англии знать задается. Те даже пар над мочой для тебя пожалеют.

Пар над мочой? Ну и ну, Пэдди, ты сам это выдумал?

Не-а, так мой отец говорит. Он лежит в постели, кашляет, плюется и клянет англичан, на чем свет стоит.

«Пар над мочой», думаю я. Никому не расскажу. Буду расхаживать по Лимерику и говорить: пар над мочой, пар над мочой, - а когда однажды уеду в Америку, там этого больше никто вообще знать не будет.

Куигли-вопросник подкатывает к нам на большом женском велосипеде и окликает меня: эй, Фрэнки Маккорт, а тебя убьют. Дотти O’Нил послал твоим родителям записку, пожаловался, что тебя в школе после обеда не было, и что вы с Пэдди Клохесси прогульщики. Теперь все, тебя мать убьет. Твой отец ищет тебя по всему городу, и он тоже тебя убьет.

О Боже, внутри у меня все холодеет и мне жаль, что нельзя прямо сейчас попасть в Индию, где чудесно и тепло и нет никакой школы, и где отец нипочем меня не отыщет и не убьет. Вовсе мы не прогульщики, возмущается Пэдди. Финтан Слэттери заморил нас голодом, а за булочкой с молоком мы сбегать не успевали. Потом Пэдди мне говорит: не обращай внимания, Фрэнки, это все ерунда. Моим вечно шлют какие-то записки, а мы ими подтираемся.

Но мои родители никогда бы не подтерлись запиской от преподавателя, и мне страшно идти домой. Вопросник, посмеиваясь, уезжает на велосипеде, и я не понимаю, что тут смешного, ведь он и сам когда-то из дому убегал и спал в овраге с четырьмя козами,

а это куда хуже, чем прогулять половину учебного дня.

Теперь я мог бы свернуть на Бэррак Роуд, пойти домой и признаться родителям, что я уроки прогулял, потому что был голоден, и мне стыдно, но тут Пэдди говорит: айда на Док Роуд, камнями в Шеннон кидаться.

Мы бросаем камни в реку и катаемся на железных цепях, висящих вдоль берега. Становится темно, и я не знаю, где провести ночь. Может, лучше остаться здесь у реки, или улечься где-нибудь на крыльце, или, как Брендан Куигли, отправиться за город и забраться в овраг с четырьмя козами. Пэдди говорит, что я могу пойти к нему домой – посплю там на полу и обсохну.

Пэдди живет на Артурс Ки в одном из высоких домов, обращенных фасадом к реке. Весь Лимерик знает, что дома эти старые и вот-вот рухнут. Мама часто повторяет: чтобы никто из вас на Артурс Ки ни ногой, если вас там увижу – в порошок сотру. Люди там дикие, и ограбить могут, и убить.

Снова идет дождь, и в коридоре на лестнице играют малыши. Осторожней, говорит Пэдди: ступенек некоторых нет, и везде какашки. Туалет потому что на всех один, говорит он, и тот на заднем дворе, а дети, бедные, не успевают спуститься по лестнице и сесть попой на горшок.

На лестнице между четвертым и пятым этажом сидит, кутаясь в шаль, какая-то женщина и курит сигарету. Это ты, Пэдди?
– говорит она.

Ага, мамуль.

Дышать не могу, Пэдди. Умираю из-за этих ступенек. Ты чаю пил уже?

Нет.

Не знаю, остался ли хлеб. Поднимись, посмотри.

Семья Пэдди живет в большой комнате с высоким потолком, маленьким камином и двумя высокими окнами с видом на Шеннон. В углу на кровати лежит отец Пэдди, стонет и плюется в ведро. Братья и сестры Пэдди лежат на полу на матрасе – кто спит, кто разговаривает или просто смотрит в потолок. Один малыш, совсем голый, ползет к ведерку, которое стоит у отцовской постели, но Пэдди его хватает и ставит подальше. С лестницы, еле дыша, заходит их мама. Господи Иисусе, я труп, говорит она.

Она находит кусочек хлеба и заваривает нам с Пэдди слабый чай. Я не знаю, как себя вести. Мне ничего не говорят - не спрашивают, что я тут делаю, не отправляют домой. Наконец, мистер Клохесси произносит: а это кто? И Пэдди отвечает: Фрэнки Маккорт.

Маккорт?
– переспрашивает мистер Клохесси. Это что еще за имя?

Отец у меня с Севера, мистер Клохесси.

А маму твою как зовут?

Энджела, мистер Клохесси.

О Господи Иисусе, неужели Энджела Шихан?

Она самая, мистер Клохесси.

О Господи Иисусе, говорит он, и тут его начинает трясти от кашля, и горлом идет всякая гадость, и он склоняется к ведерку. Когда приступ проходит, он откидывается на подушку. Эх, Фрэнки, я хорошо знал твою мать. Танцевали мы с ней, Матерь Божья, помираю, танцевали мы с ней в Уэмбли Холле, и как она танцевала - лучше всех.

Он снова склоняется над ведерком, хватая воздух ртом и руками. Ему плохо, но он продолжает говорить.

Лучше всех танцевала, Фрэнки. Хотя тощей, замечу, она не была, но в руках у меня словно перышко, и много парней горевало, когда она уехала из Лимерика. Ты танцуешь, Фрэнки?

Что вы, нет, мистер Клохесси.

Танцует, папа, говорит Пэдди. Он учился у миссис O’Коннор и Сирила Бенсона.

Тогда станцуй, Фрэнки. Давай, Фрэнки, по комнате, шкаф не задень . Пошевели пятками, парень.

Не могу, мистер Клохесси. У меня плохо получится.

Плохо получится? У сына Энджелы Шихан? Танцуй, Фрэнки, или я сам как встану с постели, и ты у меня попляшешь.

Мистер Клохесси, у меня ботинок порвался.

Фрэнки, Фрэнки, я из-за тебя сейчас снова раскашляюсь. Христа ради, потанцуй, а? Дай мне вспомнить юность, и твою мать, и Уэмбли Холл. Сними этот несчастный ботинок, Фрэнки, и танцуй.