Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

When the boys began to gather in the glen of a Summer night

And the Kerry piper’s tuning made us long with wild delight.

Она прерывается и прижимает руку к груди, О Боже, воздуха не хватает. Фрэнк, подхватывай - и я пою вместе с ней.

Oh, to think of it, Oh to dream of it, fills my heart with tears

Oh the nights of the Kerry dancing, Oh the ring of the piper’s tune

Oh, for one of those hours of gladness, gone, alas, like our youth too soon.

Мистер Клохесси пытается петь вместе с нами: gone, alas, like our youth too soon, - но от этого только снова кашляет. Он качает головой и плачет: не сомневался в тебе, Энджела.

Все сразу вспомнилось. Спасибо тебе.

И тебе спасибо, Дэннис, и вам, миссис Клохесси, что не оставили Фрэнки ночевать на улице.

Никаких хлопот, миссис Маккорт. Он вел себя очень тихо.

Вел себя тихо, говорит мистер Клохесси, но по части танцев с матерью не сравнится.

В одном-то ботинке, Дэннис, не потанцуешь, говорит мама.

Знаю, Энджела, но чудно все-таки, что он его не снял. Он странный чуток, а?

В отца пошел.

Ах, да, отец-то у него с Севера. Тогда, Энджела, все понятно. У них там на Севере обычное дело – плясать в одном ботинке.

Мы идем по Патрик Стрит и по О’Коннел Стрит - Пэдди Клохесси, мама, Майкл и я, и мама всю дорогу плачет. Мамочка, мамочка, не плачь, говорит Майкл, Фрэнки не убежит.

Она берет его на руки и обнимает. Что ты, Майкл, я не из-за Фрэнки. Это все Дэннис Клохесси, и танцевальные вечера в Уэмбли Холле, и потом картошечка с рыбой.

Мама заходит с нами в школу. Мистер O’Нил строго смотрит на нас, велит нам сесть и говорит, что вернется через минуту. Он долго беседует у дверей с мамой, и когда она уходит, проходит между рядами и гладит Пэдди Клохесси по голове.

Мне очень жаль семью Клохесси, и жаль, что у них столько несчастий, но я думаю, если бы не они, мне бы здорово влетело от мамы.

VII

По четвергам папа на Бирже труда получает пособие по безработице, и кто-то, бывает, ему предложит: пойдем, Мэлаки, выпьем по кружечке? А папа скажет: по одной только, и все, и ему ответят: о Боже, конечно, по одной, - и к ночи денег уже не будет, и папа придет домой, горланя песни, поднимет нас с постели, выстроит в ряд и потребует, чтобы мы поклялись умереть за Ирландию, когда страна призовет нас. Он и Майкла поднимает, которому всего только три, и он поет вместе с нами и клянется умереть за Ирландию, как только представится случай. Так папа говорит: «как только представится случай». Мне девять лет, а Мэлаки восемь, и мы все песни знаем наизусть. Мы поем «Кевина Барри», «Родди Маккорли», «Запад спит», «O'Доннел Абу» и «Парней из Уэксфорда» , поем от первого куплета до последнего и клянемся умереть, потому что, как знать, может папа не все пропил и у него осталась еще пара пенни и он отдаст их нам, тогда на следующий день мы сбегаем к Кэтлин O’Коннел за конфетами. Иногда он говорит, что лучше всех поет Майкл, и вручает пенни ему. Мы с Мэлаки думаем: ну вот, нам восемь и девять лет, мы знаем все песни наизусть и готовы отдать свои жизни, а толку-то - пенни все равно достается Майклу, и утром он может сбегать в магазин и набить себе рот конфетами. Трехлетнего ребенка никто не призовет умереть за Ирландию, даже Патрик Пирс , которого в 1916 году в Дублине убили англичане, и который считал, что все на свете обязаны умереть вместе с ним. И вообще, отец Мики Моллоя говорит, что надо быть полным придурком, чтобы желать умереть за Ирландию. Люди от начала мира умирают за Ирландию, и полюбуйтесь, до чего страну довели.

И без того плохо, что папу после третьей недели увольняют с работы, но теперь он еще раз в месяц пропивает пособие. Мама приходит в отчаянье, с утра у нее обиженный вид и она с папой не разговаривает. Папа встает пораньше, пьет чай и надолго уходит гулять за город. Вечером он возвращается, но мама с ним по-прежнему не общается и не заваривает ему чай. Если огонь в очаге погас, оттого что нет ни угля ни торфа, и воду для чая не вскипятишь, папа говорит och, aye, и пьет воду из стеклянной банки, причмокивая губами, будто это пинта портера. Прохладная водичка, говорит он, - вот и все, что

нужно мужчине, а мама фыркает. Когда мама не общается с папой, дома неуютно и холодно, и мы знаем, что нам с папой тоже нельзя говорить, иначе мама на нас посмотрит с укором. Мы понимаем, что папа провинился, а человека всегда можно помучить, если перестать с ним разговаривать. Даже малыш Майкл знает, что, если папа провинился, с пятницы до понедельника говорить с ним нельзя, и когда он пытается взять тебя на колени, надо бежать к маме.

Мне девять лет, и у одного моего приятеля, Мики Спелласи, родственники один за другим угасают от скоротечной чахотки. Мне завидно, потому что всякий раз, когда у него кто-то в семье умирает, его на неделю освобождают от школы, а мама пришивает ему на рукав черный ромбовидный лоскуток, чтобы он мог прогуливаться от улицы к улице, от переулка к переулку, и все бы видели, что у него горе, и гладили по головке, угощали конфетами и давали денег, чтобы утешить в печали.

Но в это лето Мики обеспокоен: у Бренды, его сестры, чахотка, и она угасает на глазах, а на дворе всего лишь август, и если она умрет до сентября, его не освободят на неделю от школы, потому что учеба еще не начнется. Мики упрашивает меня и Билли Кэмпбелла сходить с ним в церковь св. Иосифа, что поблизости за углом, и помолиться, чтобы Бренда продержалась до сентября.

Мики, а нам какая выгода, если мы с тобой пойдем и помолимся?

Если Бренда протянет до сентября и меня освободят на неделю от школы, я приглашу вас на поминки. Там будет полно ветчины, сыра, пирожных, шерри и лимонада, будете есть и пить, сколько влезет, и до ночи слушать песни и разные байки.

Как тут откажешься? Поминки – что может быть веселей? Мы спешим в церковь, где стоит статуя самого святого Иосифа, а также Пресвятого Сердца Иисуса, Девы Марии и святой Терезы из Лизье от Младенца Иисуса. Я молюсь Терезе Младенца Иисуса, потому что она сама умерла от чахотки и все поймет.

Должно быть, одна из наших молитв возымела действие, потому что Бренда держится и умирает лишь на второй день учебы. Мы говорим Мики, что очень ему соболезнуем, но он счастлив, потому что ему неделю не придется ходить в школу и у него будет черная ромбовидная нашивка, а значит, конфеты и деньги.

При мысли о поминках Бренды у меня текут слюнки. Билли стучит в дверь, и нам открывает тетя Мики. Чего вам?

Мы хотим помолиться за Бренду, и Мики разрешил нам придти на поминки.

Мики!
– кричит она.

Что?

Ты разрешал этим шалопаям придти на сестрины поминки?

Нет.

Но Мики, ты ведь обещал…

Дверь хлопает у нас перед носом. Мы не знаем, что делать, но тут Билли Кэмпбелл говорит: давай опять сходим в церковь св. Иосифа и помолимся, чтобы впредь родичи Мики Спелласи умирали только в середине лета, и чтоб его больше никогда в жизни не освобождали от школы.

Должно быть, одна из наших молитв возымела действие, потому что через год, следующим летом, Мики сам умирает от скоротечной чахотки и его ни на день не освобождают от школы, так что впредь будет знать.

Proddy Woddy ring the bell,

Not for heaven, but for hell .

По воскресеньям с утра я наблюдаю за протестантами, которые идут в церковь, и мне жаль их, особенно девочек - они такие хорошенькие, и у них красивые белые зубы. Мне жаль милых девочек-протестанток, ведь они обречены на вечные муки. Так говорит нам священник. Все, кто вне Католической церкви, обречены. И мне хочется их спасти. Девочки-протестантки, пойдемте со мной в Истинную Церковь. Вы спасетесь и не будете обречены. По воскресеньям после мессы мы с Билли Кемпбеллом, моим приятелем, идем смотреть, как они на аккуратной лужайке возле своей церкви на Баррингтон Стрит играют в крикет. Это игра протестантская. Они ударяют по мячу молотком, чпок, чпок, и смеются. А я думаю: как же так, разве они не знают, что обречены на вечные муки? Мне жаль их, и я говорю Билли: скажи, а какой смысл играть в крикет, если ты обречен?