Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

Месяц я провожу в больнице, и, наконец, врач отпускает меня домой, хотя я малость еще нездоров, но если буду мыть глаза мылом, вытирать их чистым полотенцем и подкрепляться питательной пищей, включая в рацион побольше говядины и яиц, совсем скоро глаза у меня будут как две звездочки, ха-ха.

Мистер Даунс, наш сосед из дома напротив, приезжает из Англии на похороны матери. Он рассказывает миссис Даунс про моего отца. Та делится с Брайди Хэннон, а Брайди сообщает моей матери. Мистер Даунс говорит, что Мэлаки Маккорт пьет как безумный, во всех пабах Ковентри пропивает зарплату и горланит ирландские песни протеста, а в Англии всем наплевать - ирландцы вечно стонут,

что они-де восемь столетий страдали, англичанам не привыкать, они лишь одного в пабе не потерпят - чтобы кто во всеуслышанье оскорблял короля и королеву Англии, их прелестных двух дочерей и саму королеву-мать. Обижать королеву-мать – это, знаете, слишком. Кому эта бедная старушка плохое что сделала? Бывает, Мэлаки пропивает и те деньги, которые должен отдать за жилье, а когда его выселяют, он спит в парках. Что он вытворяет - это стыд и срам, и мистер Даунс рад, что Маккорт не в Лимерике родился, иначе покрыл бы позором наш древний город. Городские власти теряют терпение, и если Маккорт не прекратит этот чертов цирк, его и вовсе вышлют из страны.

Мама говорит Брайди, что не знает, как быть, верить или нет всем этим историям из Англии - в таком отчаяньи она никогда не была за всю свою жизнь. Она видит, что продукты в долг Кэтлин О’Коннел давать ей больше не желает, и родная мать огрызается, попроси хоть шиллинг, а в Обществе св. Винсента де Поля интересуются, когда она прекратит попрошайничать – муж все-таки в Англии. Ей стыдно, что мы ходим в старых драных рубашках, протертых свитерах, разбитых ботинках и дырявых чулках. Ночи напролет она не спит и думает, что было бы милосердней отдать ребят в сиротский приют, самой уехать в Англию и найти какую-то работу, а через годик мы все перебрались бы туда и зажили получше. Там бомбят, ну и пусть – лучше попасть под бомбы, чем гореть со стыда и все время что-то клянчить там и тут.

Но ей невыносима сама мысль о том, чтобы отдать нас в сиротский приют. Будь у нас как в Америке, что-нибудь вроде Boys’ Town, с хорошими людьми во главе, вроде отца Спенсера Трейси, - она решилась бы, но «Братьям во Христе», у которых в Глине приют, доверять нельзя: они только и знают, что бить мальчиков да морить их голодом до смерти.

Остается лишь одно, говорит мама: Диспенсарий и пособие, но ей смертельно стыдно туда обращаться. Это значит, ты дошел до крайности, опустился почти до уровня цыган, старьевщиков и нищих бродяг вообще. Значит, придется лебезить перед мистером Коффи и мистером Кейном. Слава Богу, Диспенсарий на другом конце города, и в нашем переулке не узнают, что мы живем на пособие.

Женщины советуют маме придти с утра пораньше, когда мистер Коффи и мистер Кейн бывают в хорошем настроении. Потом к ним придут сотни мужчин, женщин и детей - каждый чем-то болеет и просит о помощи, - и они, скорей всего, будут не в духе. Мама возьмет нас собой, чтобы доказать, что ей надо кормить четверых детей. Она встает рано и велит нам в кои-то веки не мыть лицо, не причесываться и напялить на себя какие угодно лохмотья. Мне велят хорошенько натереть больные глаза, чтобы усилить красноту: чем хуже ты выглядишь, тем больше вероятность, что тебя в Диспенсарии пожалеют и выпишут государственное пособие. А Мэлаки, Майкл и Альфи так и пышут здоровьем, причитает мама, и надо же, в кои-то веки у них нету ни болячек на коленках, ни ссадин, ни синяков под глазами. Если мы на улице повстречаем знакомых, о том, куда идем - никому ни слова. Ей и так стыдно, нечего еще на весь белый свет трубить, и бояться потом, что родная мать обо всем узнает.

Возле Диспенсария уже выстроилась очередь. Там стоят женщины с малышами на руках, как наша мама с Альфи, а дети постарше играют на мостовой. Женщины обнимают малышей, чтобы они не мерзли, и прикрикивают на детей постарше,

чтобы те не выбегали на улицу и не лезли под колеса машин и велосипедов. Старики и старухи сгрудились у стены - кто бормочет что-то себе под нос, кто молчит. Мама велит нам от нее не отходить. Мы ждем около получаса, и, наконец, открывается большая дверь. Служащий велит нам в порядке очереди проследовать в помещение и выстроиться перед помостом; мистер Коффи и мистер Кейн выйдут из задней комнаты через минутку - как только допьют чай. Мои дети продрогли, жалуется одна женщина, пусть Коффи и Кейн побыстрей, черт возьми, допивают свой чай. Так-так, говорит служащий, кто тут у нас возмутитель спокойствия? На сей раз я ваше имя не запишу - утро и правда холодное выдалось, но еще хоть слово скажете – и пожалеете, что не придержали язык.

Мистер Коффи и мистер Кейн поднимаются на платформу, не обращая на нас никакого внимания. Мистер Кейн надевает очки, снимает их, чистит, надевает, смотрит в потолок. Мистер Коффи листает газеты, что-то пишет, передает газеты мистеру Кейну. Они перешептываются между собой. Не спешат. Не смотрят на нас.

Наконец, мистер Кейн вызывает на помост старика, который стоит в очереди первым.

Как ваше имя?

Тимоти Кри, сэр.

Кри, говорите? Славная старинная фамилия – вы, значит, в Лимерике родились?

Да сэр. Истинно так.

И что у вас, Кри?

Понимаете, опять у меня желудок болит - мне бы к доктору Фили на прием.

Ладно, Кри. А может, вам портера пить бы поменьше, а?

Что вы, сэр, честное слово, в рот ни капли не брал – желудок болит. Да еще жена у меня с постели не встает, мне и за ней ходить надо.

Эх, Кри, сколько на свете лентяев. Слышали, дамы? – обращается мистер Кейн к стоящим в очереди. Столько лентяев, говорю.

И женщины кивают: о да, мистер Кейн, точно - столько на свете лентяев.

Мистер Кри получает талон на прием к доктору, очередь продвигается, и вот, мистер Кейн готов выслушать маму.

Значит, дамочка, вы за государственным пособием?

Да, мистер Кейн.

И где ваш муж?

В Англии, но…

Значит, в Англии? А как насчет телеграммки? Пять, все-таки, фунтов в неделю.

Мистер Кейн, за многие месяцы он ни гроша нам не выслал.

Правда? Ну, мы-то знаем, в чем дело, не так ли? Всем известно, как наши ребята пошаливают в Англии. Некоторые, как мы знаем, гуляют под ручку со шлюшками с Пикадилли, верно говорю?

Он смотрит на стоящих в очереди, и все понимают, что надо отвечать: верно, мистер Кейн, и улыбаться и смеяться, иначе, когда подойдет их черед, им туго придется. Все знают, что мистер Кейн может передать дело мистеру Коффи, а тот, как известно, всем отказывает.

Мама объясняет мистеру Кейну, что наш папа в Ковентри, а оттуда до Пиккадилли очень далеко, и мистер Кейн снимает очки и смотрит на нее в упор. Ну и ну, мы тут спорить надумали?

Что вы, мистер Кейн, Боже, нет.

Дамочка, я хочу довести до вашего сведения, что у нас тут строгое правило: не выдавать пособий женщинам, чьи мужья в Англии. Вы отбираете кусок хлеба у тех, кто его действительно заслужил – у тех, кто остался на родине и готов ее защищать.

Конечно, мистер Кейн.

Итак, ваша фамилия?

Маккорт, сэр.

Для наших мест что-то новенькое. Откуда такая фамилия?

От мужа, сэр. Он родом с Севера.

Значит, он с Севера, и бросил вас тут, на иждивении Ирландского Свободного Государства. Разве мы за это боролись?

Не знаю, сэр.

А не поехать ли вам в Белфаст и не обратиться ли к оранжистам?

Не знаю, сэр.

Не знаете. Еще бы вы знали. Сколько на свете невежд.

Он смотрит на очередь и повторяет: в мире полно невежд, говорю, и все кивают и соглашаются: да, сколько на свете невежд.