Прах Энджелы. Воспоминания

Маккорт Фрэнк

Ирландцы, которые работают в Англии, отправляют денежные переводы в пятницу вечером и в субботу в течение всего дня - тогда-то нам и достаются приличные чаевые. Только разнес одну кипу телеграмм - тебе другую вручают.

Самые жуткие переулки – в Айриштауне, возле Хай Стрит или Мунгрет Стрит - там хуже, чем на Роден Лейн, или O’Кифис Лейн, или в любом из переулков, где мы жили. Есть переулки, посередине которых проходит сточная канава. Женщины подходят к дверям, кричат: полундра!
– и выплескивают из ведер помои. Дети по грязной воде пускают кораблики или спичечные коробки с крошечными парусами.

Когда заезжаешь в переулок, дети кричат: мальчик-почтальон, мальчик-почтальон! И бегут к тебе,

а женщины ждут у дверей. Если дашь ребенку телеграмму для матери, он станет героем семьи. Девочки знают, что им положено стоять в сторонке, сперва мальчики должны попытать счастья; впрочем, и девочки могут получить телеграмму, если у них нет братьев. Женщины прокричат тебе с порога, что у них пока денег нет, но если завтра будешь поблизости, постучись, забери чаевые, Боже благослови тебя и всех твоих родных.

На почте миссис О’Коннел и мисс Барри твердят нам изо дня в день, что наше дело – доставлять телеграммы, и точка. Не наше дело – выполнять чьи-либо просьбы, ходить в магазин за продуктами или чем бы то ни было. Их не волнует, что кто-то лежит в постели и умирает. Их не волнует, что кто-то безногий, или сходит с ума, или ползает по полу. Наше дело – доставлять телеграммы, и все. Мне все известно про вас, говорит миссис О’Коннел, потому что люди за вами приглядывают, и у меня тут в ящичках имеются на вас донесения.

Нашла где хранить донесения, - шепчет Тони Маки.

Но миссис О’Коннел и мисс Барри не знают каково тебе, когда ты в каком-нибудь переулке стучишься в дверь и тебе отвечают: войдите, и ты входишь, а там темно и на кровати в углу лежит куча тряпок, которая спрашивает: кто там?
– а ты говоришь: телеграмма, и куча тряпок просит тебя: сходи миленький в магазин, с голоду помираю, оба глаза отдала бы за чашечку чая, и что делать - как тут сказать, что ты занят, и уехать на велосипеде, оставив ей эту несчастную телеграмму от которой все равно толку нет, потому что куча тряпок не может встать на ноги и дойти до почты, чтобы получить эти несчастные деньги.

Что тебе делать?

Тебе строго-настрого запрещено получать на почте деньги по чьей бы то ни было телеграмме, иначе вылетишь с работы навсегда. Но как быть, если старик, ветеран англо-бурской войны, которая велась когда-то сто лет назад, говорит, что он сам без ног и был бы вечно тебе благодарен, если бы ты сходил на почту к Пэдди Консайдину, объяснил ему что и как - он тебе непременно выдаст по телеграмме денег; вот спасибо, и себе пару шиллингов оставь. Ладно, говорит Пэдди Консайдин, только никому не говори, иначе отправят меня отсюда пинком под зад, да и тебя, сынок, тоже. Я знаю, говорит ветеран войны, тебе сейчас телеграммы разносить надо, но, может, заглянешь ко мне вечерком, сходишь в магазин - в доме-то шаром покати, да и холод жуткий. Он сидит в старом кресле в углу, накрывшись рваным одеялом, а ведерко за стулом так воняет, что тебя тошнит, и ты смотришь на этого старика в темном углу, и тебе хочется взять шланг с горячей водой, раздеть его и вымыть с головы до пят, и дать ему гору ветчины, яиц и картофельного пюре с кучей масла, соли и лука.

Мне хочется увезти отсюда ветерана англо-бурской войны и кучу тряпок, которая лежит в постели, и поселить их где-нибудь в деревне, в большом солнечном доме, где за окном во всю птицы щебечут и ручей журчит.

У миссис Спилейн с Памп Лейн, что неподалеку от Керис Роуд, двое близняшек-инвалидов – у них большие белокурые головы, маленькие туловища и культяпки вместо ног, которыми они болтают, сидя на краю стула. Весь день они смотрят в огонь и спрашивают: где папочка? Близнецы говорят по-английски, как все, но между собой лопочут на собственном языке: hung sup tea tea sup hung. Миссис Спилейн говорит, что это значит: когда будем ужинать? Если муж хоть

четыре фунта за месяц пришлет – и то хорошо, говорит она, и когда в Диспенсарии ее попрекают тем, что муж у нее в Англии, она просто с ума сходит. Детям всего лишь четыре годика, и они очень способные, хотя беспомощны и толком не говорят. Кабы они могли ходить, будь они как все дети, она собрала бы вещи и уехала в Англию из этой богом забытой страны. Мы так долго боролись за свободу, и вот чего добились: де Валера, грязный старый ублюдок, сидит в Дублине у себя в особняке, и прочие политики туда же – катились бы они ко всем чертям, Боже прости меня. И священники пусть катятся ко всем чертям, и не попрошу за это прощения. Эти священники и монахи вещают нам, что Иисус был беден, и нищета – не порок, а к хоромам, где они живут, на грузовиках свозят виски ящиками и вино бочками, да еще горы окороков и яиц, а они нам потом объясняют, что ешь, и что не ешь в Великий Пост. Ну их в задницу. Чего там не ешь, когда у нас Великий Пост круглый год?

Мне хочется увезти отсюда миссис Спилейн и двух ее белокурых детей-инвалидов и поселить их в том деревенском доме вместе с кучей тряпок и ветераном англо-бурской войны, искупать всех и посадить на солнышке, где птички щебечут и ручьи журчат.

Я не могу бросить кучу тряпок одну с бесполезной телеграммой, потому что куча тряпок – это старушка, миссис Гертруда Дейли, которую скрутило от самых разных болезней, какие только бывают в переулках Лимерика: артрит, ревматизм, облысение, и нос у нее вот-вот отвалится, потому что она все время тычет в ноздрю пальцем; но когда старушка выбирается из-под кучи тряпок и садится на кровать, ты думаешь: ну и дела на свете творятся – она улыбается, а зубы у нее в темноте блестят белизной - идеальные зубы.

Ага, говорит она, это собственные мои зубки. Я-то сгнию в могиле, а зубки мои лет через сто откопают белыми и блестящими, и меня объявят святой.

Телеграмму, перевод на три фунта, прислал ее сын. Там есть текст: С Днем рождения, мамочка. Твой любящий сын Тедди. Удивительно, говорит она, как он с этими деньгами расстался, паршивец эдакий, ни одной юбки на Пикадилли не пропустит. Сделай одолжение, получи перевод и купи в пабе бутылочку виски «Бейби Пауэрс», и еще буханку хлеба, фунт сала и семь картофелин - по одной на каждый день недели. И свари картошечку, миленький, растолки с жиром, и хлебушка дай кусочек, и виски принеси с капелькой воды. Сходи еще в аптеку О’Коннора за целебным маслом, и захвати еще мыла, чтобы мне помыться как следует, буду вечно тебе благодарна и помолюсь за тебя - вот пара шиллингов за услугу.

О нет, что вы, мэм.

Возьми, тут всего ничего. А ты меня очень выручил.

Не могу, мэм, как можно.

Возьми, или на почте скажу, чтоб ты мне телеграмм больше не носил.

Хорошо, мэм. Большое спасибо.

Всего тебе доброго, сынок. Береги свою мать.

Всего доброго, миссис Дейли.

В сентябре Майкл начинает ходить в школу, и иной раз до того, как вернуться в дом Ламана Гриффина, заходит к Аббату. Когда идет дождь, он спрашивает: а можно я тут останусь? И вскоре уходить к Ламану Гриффину вовсе перестает. Он голоден и у него нету сил мотаться две мили туда и две мили обратно.

Потом за ним приходит мама, и я не знаю, что ей сказать, не знаю, как на нее смотреть, и все отвожу глаза куда-то в сторону. Как работа?
– спрашивает она, будто у Ламана Гриффина вовсе ничего не случалось, и я отвечаю: отлично, - будто у Ламана Гриффина вовсе ничего не случалось. Когда дождь так льет, что на улицу не выйдешь, мама с Альфи ночует в маленькой комнате наверу. На следующий день она уходит к Ламану, но Майкл остается, а вскоре и мама перебирается к нам, и к Ламану больше не уходит.