Прах
Шрифт:
Пушка ухнула, меня шибануло взрывной волной и градом осколков, на миг поле зрения заволокло чёрной пеленой. Но ветер быстро согнал её, и обе машины снова предстали как на ладони. Я же стоял и целился.
Взрыв. Вспышка — и танк потонул в дыму, а через секунду над его башней поднялся столб огня. Боевая машина увеличила ход, выскочила на шоссе и помчала вслед за первой, которая уже скрылась в полумраке. А танк остался стоять, и огненные всполохи плясали на его броне. Завоняло тротилом, жжёной резиной и ещё чем-то.
Стрельба стихла, и буквально через пять минут, по дороге
Сражение было выиграно, мы взяли важную развязку под свой контроль. Но в Новгороде по-прежнему шли бои. Похоже, ничего хорошего нас не ждало.
Глава 10
Мы с Костей сидели в его каморке в дружинном доме. Мои куртка и флисовая кофта валялись на стуле. В помещении было жарко. Карабин стоял у стены. На столе лежала открытая пачка печенья, недопитый чай в наших кружках остыл. За окном чернела ночь, а в воздухе висела тяжёлая пелена сигаретного дыма. Костя, не прекращая, курил. От стресса, как он объяснил. После окончания операции мы вернулись в поместье. Домой не хотелось, и я завис здесь.
Костя в бою не участвовал, он вместе с дружинниками, которые не владели энергией (а у нас такие были почти все), находились возле бронемашин. Основную задачу выполнили двенадцать энергетиков. Военные, похоже, испугались, когда поняли, с кем имеют дело, и дали дёру. К тому же они во время боя потеряли две машины, а когда отходили, я умудрился сжечь им третью.
А сейчас я сидел, подперев голову, и было мне чертовски паршиво на душе. Перед глазами стояли обугленные тела, которые дружинники вытаскивали из сгоревшего танка. Три члена экипажа и четыре человека в десантном отсеке. Боекомплект рванул так быстро, что никто выбраться. В Т-5 никого не оказалось. То ли экипаж в момент попадания ракеты находился на улице, то ли успел покинуть машину, в подбитой БМ-85 — тоже было пусто. У неё сгорел модуль, но сам корпус не пострадал. Мне же повезло прикончить сразу семерых противников.
Тела были полностью чёрные, почти рассыпались в пальцах, когда их выдирали из обгорелой стальной коробки.
— Дерьмо эти лёгкие танки, — пробормотал я, уставившись на недопитый чай. — Для чего они нужны, если горят, как спички? Брони нет ни хера. Так, труповозка, млять, братская могила.
— Ну подбил и подбил, — сказала Костя. — Чего маешься?
— Сам не знаю. Не надо было стрелять. Они всё равно отступали.
— Ага, а потом с улиц их выковыривай. Там и так чёрт знает что. Кстати, Николай не говорил, что в городе творится? Там кто побеждает?
— Да никто пока. Микрорайон Прибрежный, вроде как, захвачен военными, дворец наместника и городское воеводство на Большой Пробойной — тоже. Весь Гончарский конец контролируется армией и УВР.
— А что с городским воеводой?
— Без понятия… Ну и дерьмо же всё это, — произнёс я. — Вот скажи,
— Кто они? — Костя кинул окурок в пепельницу, где уже набралась солидная горка бычков.
— Князья.
— А ты кто?
— Да я не об этом. Понимаешь, Москва хочет захватить Новгород. Из-за этого всё и началось.
— Зачем им? Мы же, вроде как, одно государство.
— Потому что… Да не знаю. Потому что идиоты! А ты не видишь? Это мы вывели танки на их улицы? Нет! Они спровоцировали нас и начали давить. Голицыны во всём виноваты. Таких уродов надо вырезать всех под корень. Армия должна против них воевать, а не против нас. Они — враги, Голицыны, Вельяминовы и вся их братия. То же самое и в Волыни. Пять лет назад никто бы и не подумал, что такая хуерга может начаться. А сейчас каждый второй ненавидит Москву, а заодно и всех нас. А всё почему?
— Почему?
— Сраная политика. Вот почему. А люди — что стадо. Им кого сказали ненавидеть, тех они ненавидят. А их стравливают кукловоды ебучие, за ниточки дёргают свои.
— Знаешь что: шёл бы ты поспал лучше. Я что-то устал уже, — Костя зевнул. — Два часа уже. Иди к Ире. Она, наверное, волнуется.
— Да спит она под обезболивающими, — я поднялся и надел флисовую кофту. — Но ты прав. Надо спать. Пойду.
И всё же домой я не пошёл. Отправился шататься по саду. Ночью температура опускалась уже почти до нуля, и холод бодрил, да и спать почему-то не хотелось, хоть голова и побаливала, да одно ухо почти ничего не слышало.
Граната, которую в меня швырнули, разорвалась прямо возле головы. Когда я после боя осмотрел каску, обнаружил множество следов осколков. Пробили, правда, только один раз — пулей, из-за чего на обратной стороне образовалась выпуклость, и каску теперь носить было неудобно.
На моём смарте оказался пропущенный вызов от Петра Голицына. Когда он звонил, я не ответил: мы тогда находились на развязке, и было не до разговоров.
Я прошёл на верхнюю террасу, откуда к набережной вела широкая лестница, и задумался, глядя на волны беспокойного озера. Вспомнилось, о чём вчера вечером разговаривали с Ирой после моего возвращения от Ростислава. Она сказала, что было бы здорово уехать куда-нибудь, например, в Ладогу, где нет войны и где никто нас не потревожит. Ха, наивная. Теперь меня в покое не оставят.
Когда я вошёл в нашу комнату, Ира спала. Стараясь не шуметь, разделся, прилёг рядом и сразу отрубился.
Утром я всё же решил перезвонить Петру Голицыну.
— Доброе утро, — поприветствовал я его. — Я поеду в серую зону. Но пока в Новгороде идёт война, я буду находиться здесь со своей семьёй.
— Рад, что перезвонили, — Голицын не выразил никаких эмоций, словно речь шла о чём-то совершенно обычном, вроде похода в магазин. — Артём, я уважаю ваше решение. Семья — важнее всего. Однако вряд ли события в Новгороде стоят вашего внимания. Это не ваша война. Зачем рисковать жизнью ради чужого рода — мятежников, восставших против законной власти? Убедите Николая и остальных не участвовать в этом, и я обещаю, Востряковых никто не тронет.