Практически нормальная жизнь
Шрифт:
Морпеху с этой фотографии не место здесь – в клинике для ветеранов, среди стариков и обманщиков с пристрастием к обезболивающим. Этот морпех сильный. Он стойкий. Он не сумасшедший.
Я не хочу сидеть в кабинете у психолога, и делиться своими чувствами. А если бы штаб-сержант Леонард, заместитель командира моего взвода, оказался сейчас тут, он бы приказал мне собрать мои долбанные мозги в кучу и забыть обо всем. Ребята, вернувшиеся домой из Германии и Франции после Второй Мировой, ребята, вернувшиеся из Вьетнама… они не говорили о
Мне это не нужно.
Сворачиваю журнал в трубочку, засовываю в задний карман, после чего выхожу из здания. Слышу, как позади снова объявляют мое имя.
***
– Итак, Трэв. – Эдди достает АК-47 из кейса. Леденящее чувство страха поднимается по позвоночнику; я замираю на месте. Рационально, до мозга костей знаю, что мой друг в меня не выстрелит, но ладони все равно потеют, пульс учащается. Пальцы сжимаются в кулаки, на случай, если придется его ударить. Как же мне сейчас хочется ощутить в руках свой М16. – Я слышал, ты мутишь с Харпер Грэй.
Страх рассеивается, сменяясь раздражением – из-за себя, потому что поддался панике, из-за Эдди, потому что он болтает о подобных глупостях.
– От кого ты это слышал?
– Пэйдж сказала, ты пытался закадрить Харпер в Шемроке, – поясняет Райан. – А я видел, как она за тобой заезжала прошлой ночью.
Я пожимаю плечами.
– Мы друзья.
Михальски тупо ржет, заглядывая мне через плечо.
– Ну, она очень дружелюбная девушка. – Он подносит кулак к своему рту, имитируя минет. Я ударяю его локтем в живот. Согнувшись пополам, Дерек кашляет. – Черт, чувак, за что?
– За твой рот, – отвечаю я, в то время как Эдди заряжает полную обойму в автомат, снимает предохранитель. – Заткнись.
– В чем проблема? – возмущается Райан. – Всем известно, что Харпер…
– Что? – мой тон, словно острый нож, не предусматривает возражений.
– Дамы, вы не возражаете, если я начну? – перебивает Эдди. Нам с братом остается лишь злобно пялиться друг на друга. Райан сжимает кулаки, будто хочет меня ударить. Можно подумать, я ему позволю. – Мне пока не выдалось шанса из него пострелять.
– Валяй, – говорю я.
Михальски выступает буфером между мной и Райаном; мы отходим от стола, чтобы не мешать Эдди. Я наблюдаю через бинокль, как он выпускает половину обоймы в бумажную мишень в форме человеческого силуэта, стоящую на подставке на расстоянии около ста метров. Бах. Бах. Бах. Подобный звук – резкий, ни с чем не сравнимый – я слышал день ото дня в Афганистане. Мне вновь приходится напомнить себе, что никто не стреляет в меня.
Никто не стреляет в меня.
Из пятнадцати пуль в бумагу попадает не больше шести, в основном по краям. Такая стрельба не нанесла бы непоправимого вреда.
– Проклятье. – Эдди передает автомат Михальски. – Я слышал, что эти штуки не очень точные, но чтобы до такой степени.
Я не заостряю внимание на том, что это, скорее всего, ошибка стрелка. У повстанца, пустившего пулю в моего лучшего друга, не было проблем с точностью АК-47.
Дерек встает на позицию и опустошает оставшиеся в обойме пятнадцать патронов, тоже попадая в цель всего несколько раз. Легкие ранения в лучшем случае. Точно не смертельные.
– С практикой становится проще, – уверяю я, забирая у него АК. Меняю пустую обойму на новую. Райан испепеляет меня взглядом, будто я рисуюсь, или вроде того. Словно стрельба по людям – это не моя работа.
– Каково там? – спрашивает Эдди. – В Афганистане.
– Жарко и грязно летом, холодно и грязно зимой. – Я не могу рассказать про то, что их на самом деле интересует. Каково это – убить человека. Для каждого по-своему. Я ощутил прилив адреналина. Мимолетный триумф. Зато позже, в тишине ночи накатило чувство вины, застав врасплох. Потому что, пусть он и хотел меня убить, я лишил жизни реального человека. Подобные вещи я пытался оставить там, в Афганистане. Иначе как смогу жить с самим собой? – Бесконечный турпоход в ад.
– Правда, что тамошние цыпочки ходят укутанные с ног до головы? – любопытствует Михальски.
Нам редко попадались женщины на улицах, но те, которых мы видели, были в темно-синих чадрах, отчего напоминали призраков.
– По большей части да.
Эдди хихикает.
– Как думаешь, они остаются в них во время секса?
Все смеются, благодаря чему обстановка разряжается. Улыбаясь, я принимаю стойку, упираюсь локтями в стол. Прижимая АК к плечу, ловлю цель. Закрываю глаза, чтобы сконцентрироваться, затем снова открываю.
Возле мишени стоит талиб в черной накидке. На голове у него тюрбан; черный шарф скрывает нижнюю часть лица, так, что видны только глаза. Мусульманская версия бандита с Дикого Запада.
Кажется, мир вокруг меня замедляется. Я слышу смех и разговоры друзей, но слов не разбираю, фокусируясь лишь на мужчине передо мной. Его тюрбан разодран сбоку; оголившаяся кожа покрыта коркой засохшей крови. Я знаю этого человека.
Я его убил.
Пытаюсь моргнуть, чтобы избавиться от видения, только он не исчезает. Рот заполняется солоноватой слюной, как бывает перед рвотой. Мне приходится сглотнуть через силу, сдерживая тошнотворный позыв.
Нажимаю на курок, и все возвращается к привычному ритму.
Пятнадцать выстрелов спустя мертвого мужчины уже нет, а Михальски шумно выдыхает.
– Боже, Трэв.
Руки дрожат, когда передаю автомат брату, однако я сомневаюсь, что кто-либо из них замечает.
– Это было… Ого.
Опустив бинокль, Эдди улыбается мне.
– Ты опасен, чувак.
Я смеюсь в ответ, но чувствую себя далеко не опасным. Сердце трепещется в груди. Переживает ли Кевлар аналогичную хрень? Или Мосс? Если позвоню им и спрошу, признаются ли они?