Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
— Не важно. Скажите лучше, чему я обязан честью вашего посещения. Да к тому же в воскресенье.
— Мне позвонил бывший шеф полиции Авроры Пратт, рассказал о пожаре в пятницу вечером. Он встревожен, и, должен признаться, не напрасно: я тоже не люблю, когда дела принимают подобный оборот.
— Вы что, хотите сказать, что вы беспокоитесь за мою безопасность?
— Ни в коем разе. Я просто не хочу, чтобы все пошло вразнос. Всем известно, что преступления против детей вызывают сильнейшее брожение среди населения. Могу вас уверить: всякий раз, как про
— Да, но тут-то целились в меня.
— Вот потому я и здесь. Почему вы не сказали, что получили анонимное письмо?
— Потому что вы меня вышвырнули из кабинета.
— Что верно, то верно.
— Угостить вас пивом, сержант?
Чуть поколебавшись, он согласился. Мы поднялись в дом, я принес две бутылки, и мы выпили их на террасе. Я рассказал, как накануне вечером, возвращаясь с Гранд-Бич, наткнулся на поджигателя.
— Описать я его не могу. Он был в маске. Я видел только силуэт. И опять то же самое послание: «Гольдман, возвращайся домой». Уже третье.
— Да, Пратт мне говорил. Кому известно, что вы ведете собственное расследование?
— Всем. То есть я хочу сказать, я целыми днями задаю вопросы всем, кто мне попадается. Кому угодно. Кто-то не хочет, чтобы я копался в этой истории, как вы считаете?
— Кто-то не хочет, чтобы вы докопались до правды о Ноле. Кстати, как двигается ваше расследование?
— Мое расследование? Теперь оно вас интересует?
— Возможно. Скажем так: с тех пор как вам угрожают, чтобы заставить вас молчать, ваши акции резко подскочили.
— Я говорил с отцом Келлерганом. Славный старик. Он показал мне комнату Нолы. Вы ее тоже видели, я так подозреваю…
— Да.
— Но если это побег, как вы объясните, что она ничего с собой не взяла? Ни одежды, ни денег, вообще ничего.
— Просто это был не побег, — отозвался Гэхаловуд.
— А если это похищение, тогда почему нет никаких следов борьбы? И почему она взяла эту сумку с рукописью?
— Она могла знать убийцу, вот и все. Быть может, она даже состояла с ним в связи. Тогда ему достаточно было просто подойти к окну, — возможно, он иногда так делал, — и убедить ее пойти с ним. Может, просто немного пройтись.
— Вы имеете в виду Гарри.
— Да.
— И что дальше? Она берет рукопись и вылезает в окно?
— Кто вам сказал, что она взяла с собой эту рукопись? Кто вам сказал, что она вообще хоть раз держала эту рукопись в руках? Это слова Квеберта, это он так объясняет, откуда его рукопись взялась рядом с трупом Нолы.
На миг у меня мелькнула мысль рассказать то, что я знал про Гарри и Нолу, — что они должны были встретиться в мотеле «Морской берег» и бежать. Но я предпочел промолчать, чтобы не навредить Гарри. И только спросил:
— Какова же ваша гипотеза?
— Квеберт убил девчушку и закопал рукопись вместе с ней. Может быть, совесть замучила. Книга была об их любви, и их любовь ее убила.
— С чего вы взяли?
— На рукописи есть
— Надпись? Какая надпись?
— Этого я сказать не могу. Тайна следствия.
— Слушайте, кончайте вы эти глупости, сержант! Вы сказали либо слишком много, либо слишком мало: нечего прятаться за тайну следствия каждый раз, как вам это удобно.
Он покорно вздохнул.
— Там написано: «Прощай, милая Нола».
Я потерял дар речи. «Милая Нола». Эти самые слова Нола просила Гарри сказать ей в Рокленде. Я попытался взять себя в руки и спросил:
— Что вы собираетесь делать с этой надписью?
— Отдадим на графологическую экспертизу. В надежде, что это что-нибудь даст.
Я был совершенно потрясен его признанием. «Милая Нола». Именно эти слова произнес сам Гарри, именно эти слова я записал на плеер.
Вечер я провел в размышлениях, не зная, что делать. Ровно в девять позвонила мама. Судя по всему, о пожаре рассказали по телевизору.
— Боже мой, Марки, ты что, умереть собрался из-за этого преступного дьявола?
— Успокойся, мама. Спокойнее.
— У нас только о тебе и говорят, и не то чтобы очень тепло, ты понимаешь, о чем я. Все соседи в недоумении… Спрашивают, почему ты упрямишься и сидишь с этим Гарри.
— Не будь Гарри, я бы никогда не стал Великим Гольдманом, мама.
— Ты прав, без этого типа ты бы стал Величайшим Гольдманом. Ты так изменился с тех пор, как стал ездить к этому типу, в университете. Ты же Великолепный, Марки. Помнишь? Даже несчастная миссис Ланг, кассирша в супермаркете, и та до сих пор меня спрашивает: «Как поживает Великолепный?»
— Мама… Не было никогда никакого Великолепного.
— Никакого Великолепного? Не было Великолепного? — Она позвала отца. — Нельсон, подойди-ка сюда! Марки говорит, что никогда не был Великолепным! — Я услышал, как отец пробормотал что-то невнятное. — Вот видишь, и папа тоже говорит: в школе ты был Великолепным. Я вчера встретила твоего бывшего директора… Он сказал, что у него о тебе такие воспоминания… Я думала, он сейчас расплачется, так он расчувствовался. А потом он сказал: «Ах, миссис Гольдман, прямо не знаю, куда это сейчас занесло вашего сына». Видишь, как все грустно: даже твой бывший директор в недоумении. А о нас ты подумал? Почему ты мчишься к какому-то старому профессору, вместо того чтобы искать себе жену? Тебе тридцать лет, а у тебя еще нет жены! Ты хочешь, чтобы мы умерли, так и не увидев, как ты женишься?
— Мама, тебе пятьдесят два года. Какое-то время еще есть.
— Прекрати придираться! Кто тебя научил придираться, а? Это все твой проклятый Квеберт. Почему ты не хочешь привести нам красавицу-жену? А? А? Теперь ты молчишь?
— Мама, в последнее время я не встречал никого, кто бы мне понравился. Я занят: книга, турне, будущая книга…
— Одни отговорки! А новая твоя книга? Она будет о чем? О всяких извращениях? Я тебя не узнаю, Марки… Марки, дорогой, послушай, мне надо тебя спросить: ты влюблен в этого Гарри? Ты с ним занимаешься гомосексуализмом?