Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
В дверь позвонили. Гарри пошел открывать. На нем был льняной костюм и летняя шляпа: он собирался ехать за Дженни. За дверью стояла Нола.
— Нола? Что ты тут делаешь?
— Вообще-то говорят «здравствуй». Воспитанные люди, когда встречаются, говорят друг другу «здравствуй», а не «что ты тут делаешь?».
Он улыбнулся:
— Здравствуй, Нола. Прости, я просто не ожидал тебя увидеть.
— Что происходит, Гарри? С тех пор как мы съездили в Рокленд, от вас ни слуху ни духу. Целую неделю никаких вестей! Я дурно себя вела? Или вам
— Я совершенно не сержусь, Нола. И мне тоже очень понравился наш день в Рокленде.
— Тогда почему вы не подавали признаков жизни?
— Из-за книги. У меня было много работы.
— Как бы я хотела каждый день быть с вами, Гарри. Всю жизнь.
— Ты ангел, Нола.
— Теперь мы это можем. Я больше не хожу в школу.
— Почему не ходишь в школу?
— Занятия кончились, Гарри. У меня каникулы. Вы не знали?
— Нет.
На ее лице заиграла радость.
— Это было бы потрясающе, правда? Я подумала и решила, что могла бы заботиться о вас, прямо здесь. Вам лучше работать дома, а не в этой суете, в «Кларксе». Вы могли бы писать на террасе. По-моему, океан такой прекрасный, он бы вас вдохновлял, я уверена! А я бы следила, чтобы вам было хорошо и удобно. Я буду хорошо заботиться о вас, от всей души, обещаю, я сделаю вас счастливым! Гарри, пожалуйста, позвольте мне сделать вас счастливым.
Он заметил, что она принесла с собой корзинку.
— Это для пикника, — пояснила она. — Для нас, на вечер. У меня даже бутылка вина есть. Я подумала, мы могли бы устроить пикник на пляже, это так романтично.
Он не хотел романтичных пикников, не хотел быть с ней рядом, не хотел ее: он должен был ее забыть. Он уже жалел об этой субботе в Рокленде: увез пятнадцатилетнюю девочку в другой штат без ведома родителей! Если бы их остановила полиция, все могли бы подумать, что он ее похитил. Эта девочка его погубит, она должна исчезнуть из его жизни.
— Не могу, Нола, — только и сказал он.
Она очень расстроилась:
— Почему?
Он должен ей сказать, что у него свидание с другой. Ей будет тяжело это слышать, но она должна понять, что их любовь невозможна. И все же он не решился и снова солгал:
— Мне надо ехать в Конкорд, повидаться с издателем, он там будет на празднике в честь Четвертого июля. Будет ужасно скучно. Я бы предпочел остаться с тобой.
— Можно я поеду с вами?
— Нет. То есть тебе там будет скучно.
— Вы очень красивый в этой рубашке, Гарри.
— Спасибо.
— Гарри… Я влюблена в вас. С того самого дня, когда шел дождь и я увидела вас на пляже, я безумно в вас влюблена. Я бы хотела быть с вами до конца жизни!
— Перестань, Нола. Не говори так.
— Почему? Ведь это правда! Я дня не могу прожить, если я не рядом с вами! Когда я вас вижу, жизнь кажется мне прекраснее! А вы меня ненавидите, да?
— Да нет же! Конечно нет!
— Я знаю, что вы меня считаете уродиной. И что в Рокленде вам, конечно, было со мной скучно. Потому-то вы и не подавали о себе вестей. Вы думаете, что я маленькая, глупая и скучная уродка.
— Не говори глупостей.
— Скажите мне «милая Нола»… Скажите еще раз.
— Не могу, Нола.
— Пожалуйста!
— Не могу. Эти слова говорить нельзя!
— Но почему? Боже мой, почему? Почему нам нельзя любить, если мы любим друг друга?
— Пойдем, Нола, — повторил он. — Я отвезу тебя домой.
— Но, Гарри, зачем жить, если мы не имеем права любить?
Он ничего не ответил и повел ее к черному «шевроле».
Она плакала.
Звонил не Гарри Квеберт, а Эми Пратт, жена шефа полиции Авроры. Она была устроительницей летнего бала, одного из главных событий в жизни города; в этом году бал должен был состояться 19 июля, и сейчас она обходила соседей. Услышав звонок, Тамара выпроводила мужа и полуголую дочь наверх — и, открыв, с облегчением обнаружила за дверью не именитого гостя, а Эми Пратт с лотерейными билетами для бала. В этом году разыгрывалась неделя отдыха в великолепном отеле на острове Мартас-Винъярд, в Массачусетсе, где проводили отпуск многие звезды. Когда Тамара узнала, какой будет первый приз, у нее заблестели глаза; она купила две пачки билетов и, хотя приличия требовали предложить гостье (которую она к тому же очень уважала) оранжаду, без сожалений выставила ее за дверь: было без пяти шесть. Дженни успела успокоиться и спустилась вниз в зеленом летнем платьице, которое ей очень шло; за ней появился отец в костюме-тройке.
— Это был не Гарри, а Эми Пратт, — насмешливо объявила Тамара. — Я прекрасно знала, что это не он. Видели бы вы себя, улепетывали как зайцы! Ха! Я-то знала, что это не он, потому что он человек высокого полета, а люди высокого полета раньше времени не приходят. Это еще невежливее, чем опаздывать. Имей в виду, Боббо, а то ты вечно боишься опоздать на свои встречи.
Часы в гостиной пробили шесть раз, и все семейство Куинн выстроилось у входной двери.
— Главное, ведите себя естественно! — взмолилась Дженни.
— Мы очень естественны, — отозвалась мать. — Правда, Боббо, мы естественны?
— Конечно, Котеночек. Только у меня, по-моему, опять газы: я себя чувствую как скороварка, которая сейчас взорвется.
Несколько минут спустя Гарри звонил в дверь дома Куиннов. Он высадил Нолу на какой-то улице недалеко от дома, чтобы их не увидели вместе. Он оставил ее в слезах.
Дженни рассказала мне про вечер 4 июля, для нее это были чудесные минуты. Она с волнением описывала ярмарку, их совместный ужин, фейерверк над Конкордом.
По тому, как она говорила о Гарри, я понял, что всю свою жизнь она по-прежнему любила его и что за нынешней ее неприязнью кроется прежде всего боль: ведь он бросил ее ради Нолы, маленькой субботней подавальщицы, той, для которой он написал шедевр. Прежде чем мы расстались, я задал ей еще один вопрос:
— Дженни, кто, по-твоему, мог бы больше всего рассказать мне о Ноле?
— О Ноле? Ее отец, конечно.
Ее отец. Конечно.
23. Те, кто близко ее знал