Правда о деле Гарри Квеберта
Шрифт:
Днем он съездил в больницу повидать Нолу. По дороге купил в магазине в Монберри еще несколько оперных пластинок. Он не мог устоять, знал, что музыка для нее — огромное счастье. Но он слишком много тратил, он больше не мог себе это позволить. Он боялся представить себе состояние своего банковского счета, не хотел даже выяснять, сколько там осталось. Его сбережения обращались в дым, если так пойдет дальше, скоро нечем будет заплатить за дом до конца лета.
В больнице они погуляли по парку, и в укромной рощице Нола прильнула к нему.
— Гарри, я хочу уехать…
— Врачи
— Вы не поняли: я хочу уехать из Авроры. С вами. Здесь мы никогда не будем счастливы.
Он ответил:
— Однажды.
— Что — однажды?
— Однажды мы уедем.
Она просияла:
— Правда? Гарри, правда? Вы увезете меня далеко?
— Очень далеко. И мы будем счастливы.
— Да! Очень счастливы!
Она крепко прижала его к себе. Каждый раз, когда она приближалась к нему, по его телу пробегала сладкая дрожь.
— Сегодня вечером бал, — сказала она.
— Да.
— Вы пойдете?
— Понятия не имею. Я обещал Эми Пратт, что приду, но настроения нет.
— О, сходите, пожалуйста! Я мечтаю туда пойти. Всегда мечтала, чтобы кто-нибудь меня сводил на этот бал. Но я никогда не пойду… Мама не хочет.
— Что мне там делать, одному?
— Вы будете не один, Гарри. Я тоже там буду, у вас в голове. Мы будем танцевать вместе! Что бы ни случилось, я всегда буду у вас в голове!
При этих словах он рассердился:
— Это как это — что бы ни случилось? Это что значит, а?
— Ничего, Гарри, милый Гарри, не сердитесь. Я просто хотела сказать, что всегда буду любить вас.
Из любви к Ноле он все-таки пошел на бал, один и скрепя сердце. Приехав туда, он немедленно пожалел о своем решении: в толпе ему было не по себе. Пытаясь казаться уверенным, он засел в баре и выпил несколько мартини, глядя, как постепенно прибывают гости. Зал быстро заполнялся людьми, гул голосов становился все громче. Ему упорно казалось, что все взоры прикованы к нему, как будто все знают, что он любит девочку пятнадцати лет. Чувствуя, что не выдерживает, он пошел в туалет, сполоснул лицо, потом заперся в кабинке и уселся на унитаз, глубоко дыша, чтобы прийти в себя. Надо сохранять спокойствие. Про них с Нолой никто знать не может. Они всегда были очень осторожны и предельно сдержанны. Нет никаких причин волноваться. Главное — вести себя естественно. В конце концов ему удалось себя уговорить, и он почувствовал, как внутри все разжалось. Он открыл дверь кабинки — и в тот же миг ему в глаза бросилась надпись на зеркале, сделанная губной помадой:
Ёбарь малолетки
Его охватила паника. Кто здесь? Он позвал, огляделся вокруг, толкнулся во все кабинки: никого. В туалете было пусто. Он поспешно схватил полотенце, намочил его и стер надпись, превратив ее в длинную жирную красную полосу на зеркале. И в страхе, что его застигнут, выбежал из туалета и вернулся в зал, как будто ничего не случилось — весь разбитый, с комком в горле; на лбу его выступили капли пота, кровь стучала в висках. Кто знал о них с Нолой?
В зале как раз начинался ужин, гости рассаживались за столики. Ему казалось, что он
— Гарри, с вами все в порядке? — спросила она.
— Да-да… Просто немного жарко.
— Ваше место за почетным столом. Идемте, это вон там.
Она подвела его к большому, украшенному цветами столу, где уже сидел мужчина лет сорока с выражением смертельной скуки на лице.
— Гарри Квеберт, — торжественно провозгласила Эми Пратт, — позвольте вам представить Элайджу Стерна, щедрого покровителя нашего бала. Только благодаря ему билеты так дешевы. А еще он владелец дома в Гусиной бухте, где вы живете.
Элайджа Стерн с улыбкой протянул Гарри руку. Гарри рассмеялся:
— Так вы мой хозяин, мистер Стерн?
— Зовите меня Элайджа. Приятно познакомиться.
После основного блюда мужчины вышли покурить и немного пройтись по газону кантри-клуба.
— Вам нравится дом? — спросил Стерн.
— Невероятно. Он великолепен.
Попыхивая сигаретой, Стерн начал с чувством рассказывать, что Гусиная бухта долгие годы была их семейным загородным домом: отец построил его, потому что мать страдала жестокими мигренями, и, по словам врача, ей полезен был морской воздух.
— Когда отцу показали этот участок на берегу океана, он влюбился в него с первого взгляда. Тут же его купил и начал строить дом. Он сам рисовал чертежи. Я обожал это место. Мы столько раз прекрасно проводили здесь лето… Но прошло время, отец умер, мать переехала в Калифорнию, и Гусиная бухта опустела. Я люблю этот дом, даже подновил его несколько лет назад. Но я не женат, детей у меня нет, и мне больше не представлялось случая им пользоваться; да и в любом случае он для меня слишком велик. Тогда я поручил агентству по недвижимости сдавать его. Мне невыносима была мысль, что он необитаем и заброшен. И я рад, что в нем живет такой человек, как вы.
Стерн пояснил, что ребенком первый раз сходил в Авроре на бал, пережил первую любовь и что теперь раз в год непременно приезжает сюда, на этот самый бал, в память о детстве.
Они закурили еще по сигарете и присели на минуту на каменную скамью.
— Так над чем вы сейчас работаете, Гарри?
— Пишу роман о любви… Вернее, пытаюсь. Знаете, тут все думают, что я великий писатель, но это какое-то недоразумение.
Гарри понимал, что Стерна так просто не обманешь. Тот ответил только:
— Здешние люди очень впечатлительны. Взять хотя бы этот бал: в какую тоску он превратился… Значит, роман о любви?
— Да.
— Много написали?
— Нет, только начал. Честно говоря, у меня не получается писать.
— Да, для писателя это беда. Неприятности?
— Если угодно.
— Вы влюблены?
— Почему вы спрашиваете?
— Из любопытства. Мне стало интересно, надо ли быть влюбленным, чтобы писать романы о любви. Как бы то ни было, я преклоняюсь перед писателями. Может, потому, что сам хотел бы быть писателем. Или вообще художником, в широком смысле. Я безумно люблю живопись. Но к несчастью, у меня нет никаких способностей к искусству. Как называется ваш роман?