Правда о Портъ-Артуре Часть I

Ножинъ E. K.

Неужели не понимаютъ этого г.г. Петруши и имъ подобные?

А можетъ быть, это говорилось для подбадриванія?

Нетъ, это говорилось со злостью, накипевшимъ раздраженіемъ, ненавистью. Этимъ срывалось то, что было на душе.

Положимъ, сидеть подъ пулеметомъ не шутка. Но чемъ же люди виноваты?

Ихъ не спрашивали, когда отправляли на войну; не спрашивали, когда призывали въ войска.

А офицеръ всегда можетъ переменить службу, если военная не по душе.

Такъ нетъ! Въ мирное время не хочется разставаться

со всеми прерогативами, которыя даетъ служба, кстати сказать, очень легкая при существовавшихъ въ арміи порядкахъ, а грянетъ война – закипаетъ злость, и срывается она на ни въ чемъ неповинныхъ людяхъ.

Когда я вернулся къ Кондратенко и уселся вместе съ нимъ, пулеметъ открылъ огонь на этотъ разъ удачно. Спасло насъ одно – обрывъ, за которымъ мы сидели.

Свинцовая струя то стуча впивалась въ вершину обрыва – этотъ убійственный стукъ отдавался намъ въ спину – то стремилась черезъ гребень и впивалась въ долину близко отъ насъ, непосредственно за стрелками, прижавшимися къ берегу долины. Ихъ тоже спасалъ обрывъ.

Лишь только начался этотъ оригинальный душъ, какъ передъ нами предсталъ капитанъ Желтенко, а за нимъ бегомъ спускалась рота.

– Что же это? только и сказалъ Кондратенко.

– Кругомъ смерть, немыслимо, невозможно, даромъ гибель людей, ваше превосходительство – еле переводя духъ, говорилъ капитанъ и, забывъ въ своемъ волненіи о необходимости приложить руку къ козырьку, вытиралъ потъ съ своего победнаго лба и въ довершеніе всего селъ чуть ли не рядомъ съ генераломъ.

Семеновъ молчалъ хмуро.

Кондратенко ничего не прибавилъ, но взглядъ, которымъ онъ подарилъ капитана Желтенко, сказалъ все.

Несмотря на всю мягкость своей человечной, любящей, отзывчивой природы, Романъ Исидоровичъ не въ силахъ былъ скрыть своей брезгливости при виде такой непристойности ротнаго командира.

А пулеметъ то замолчитъ, то опять зата-та-такаетъ.

Очевидно, съ вершины заметили расположенныя внизу роты.

Когда прекращался отвратительно страшный ритмъ пулемета, раздавались невинные, въ сравненіи съ нимъ, отдельные выстрелы стрелковъ.

– Ваше превосходительство, вамъ нельзя рисковать собой, здесь вы безусловно подвергаетесь смертельной опасности. Вамъ не следуетъ здесь оставаться. Нужно вернуться въ устье Литангоуской долины и оттуда руководить обороной.

Я тоже очень энергично присоединился къ мненію Семенова.

Романъ Исидоровичъ какъ будто не слушалъ насъ. Ему, видимо, очень не хотелось уезжать отсюда.

Мы оба горячо стали уговаривать Кондратенко уехать отсюда.

– Ну, давайте коней, наконецъ согласился Кондратенко. А роте непременно атаковать вершину. Этотъ пулеметъ много намъ можетъ напортить.

Сели на коней и тронулись, конвой изъ казаковъ за нами. Встречаемъ какую-то роту, ротнаго командира нетъ.

– Куда?

– Идемъ пулеметы брать.

– Да вы должны давно наверху быть.

– Мы

спустились – и въ обходъ.

– А где командиръ? горячился Семеновъ.

Кондратенко молчалъ.

– Позвать ротнаго командира.

Несколько стрелковъ бросились наверхъ. Навстречу бежалъ ротный командиръ.

– Почему ваша рота здесь? Вамъ приказано атаковать пулеметъ. Потомъ поздно будетъ. Ведите роту.

Рота зашумела. Уставшіе, измученные люди пошли брать пулеметъ – это ужаснейшее орудіе истребленія.

Кондратенко молчалъ – провожая ихъ взглядомъ.

– Стрелки, съ Богомъ, молодцами! большую подмогу окажете.

Пулеметъ опять затрещалъ.

Я никогда не забуду этого тона, взгляда, которыми благодарилъ Кондратенко поднимавшихся подъ огнемъ пулемета въ гору людей.

Наверное, такъ отецъ смотритъ на сына, провожая его на войну.

Намъ предстояло переехать долину. Казачій офицеръ предложилъ ехать кругомъ.

– Вы и конвой обходомъ, а мы напрямки – спокойно ответилъ Кондратенко.

Полный месяцъ какъ нарочно выплылъ изъ облаковъ. Шагомъ двинулись впередъ, сзади лишь несколько охотниковъ.

Лишь только выехали на середину долины, ожесточенно зата-та-кало несколько пулеметовъ.

Черезъ голову засвистели пули, падая впереди.

Перешли на рысь.

Огонь усилился. Очевидно, насъ заметили.

Свинцовая струя предназначалась намъ.

Генералъ не обращалъ ни малейшаго вниманія на явную опасность, не менялъ алліора, спокойно говорилъ о необходимости отступить.

Семеновъ энергично протестовалъ, доказывая, что мы можемъ еще держаться.

Семеновъ ехалъ слева, Кондратенко и я справа.

Не знаю, что чувствовали они, но мое состояніе духа было не изъ завидныхъ.

Свинцовая струя падала то впереди, то сзади насъ. Японцы поливали долину съ жестокимъ намереніемъ и насъ окатить свинцовымъ душемъ.

Скрывшійся месяцъ мешалъ имъ взять верный прицелъ.

Семеновъ продолжалъ горячо доказывать, что отступать нельзя.

Кондратенко слушалъ.

– А какъ вы думаете? обратился онъ ко мне. Каково настроеніе войскъ? Выдержатъ они завтра бой, можетъ быть, они дрогнутъ?

Меня ошеломилъ этотъ вопросъ.

– Люди страшно утомлены, резервовъ нетъ, поддержать нечемъ – продолжалъ генералъ.

Я ответилъ совершенно искренно: впечатленія за два дня боя привели меня къ убежденію, что завтра люди не выдержатъ. Весь сегодняшній день говоритъ за то, что держаться подъ такимъ страшнымъ артиллерійскимъ огнемъ въ неглубокихъ и уже разрушенныхъ рвахъ немыслимо. Завтра противникъ задавитъ огнемъ, безусловно прорвется не въ одномъ, а въ несколькихъ местахъ.

По моему – отступить необходимо.