Правило четырех
Шрифт:
— Возьми.
Я выхватываю из кармана носовой платок и бросаю Джилу. Он медленно поворачивается, и я вижу, как глубока рана.
— Уходим! — Я тащу его к окну. — Прыгай! Внизу кусты.
Джил качает головой, не спуская глаз с бутылки в руке Кэрри. Дверь начинает подрагивать, давление горячего воздуха с другой стороны усиливается, по полу уже ползут серые щупальца, глаза слезятся, каждый вдох отдается резью в груди.
— Пол! — кричу я через дым. — Надо уходить!
— Ричард! Идем! — кричит Пол.
— Отпусти его! — ору я, поворачиваясь к Кэрри.
Дверь
Джил вдруг падает. Я открываю окно, подтягиваю Джила и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.
— Помоги Полу… — бормочет он, теряя сознание.
Ветер врывается в комнату, швыряя в лицо снежную пыль. Со всей возможной осторожностью я сажаю его на подоконник, смотрю на прилипший к ране окровавленный носовой платок и чувствую, что все вокруг начинает растворяться. Еще раз смотрю на безжизненное лицо Джила и разжимаю пальцы. В следующий момент его уже нет рядом.
— Том… — Голос Пола пробивается ко мне как будто из облака дыма. — Уходи…
Обернувшись, я вижу, что он пытается оттащить Кэрри к окну, однако старик намного сильнее и не желает уходить.
— Прыгай! — кричат снизу. — Прыгай!
Это подъехавшие пожарные заметили меня в оконном проеме.
— Пол! Сюда!
— Уходи, Том. Пожалуйста…
Голос слабеет и удаляется, как будто Кэрри утаскивает Пола к служебной лестнице.
— Вниз! — слышу я голос старика. — Вниз!
— Быстрее! Прыгай! — кричат пожарные.
— Пол!
Теснимый огнем, я отступаю к окну. Горячий дым заполняет легкие. В другом конце комнаты хлопают двери. Никого уже не видно. И я падаю.
Это последнее, что остается в моей памяти. В следующий миг меня принимает снег. И тут же взрыв, как нагрянувший в полночь рассвет. Взорвалась газовая труба. Здание вздрогнуло. С неба стала падать сажа.
Тишина. И я кричу. Пожарникам. Джилу. Всем, кто слышит. Я видел и потому кричу.
— Послушайте меня. Ричард Кэрри потащил Пола к служебной лестнице.
Сначала меня слушают. Два пожарника приближаются к зданию. Санитар наклоняется ко мне, стараясь понять, что я говорю.
— Какая лестница? — спрашивает он. — Где они вышли?
— Туннели, — отвечаю я. — Они вышли возле туннелей.
Дым рассеивается. Бьющая из шлангов вода очищает лик здания, и все начинает меняться. Меня никто не слушает. Никто никого не ищет. Я вижу это по их медлительности. Внутри никого нет.
— Пол жив! — кричу я. — Я видел его.
Но каждая потерянная секунда играет против него. Каждая потерянная минута — еще одна горсть песка. По тому, как смотрит на меня Джил, я понимаю: все изменилось.
— Со мной все в порядке, — говорит он санитару, осматривающему его руку, и, вытерев мокрую щеку, показывает на меня: — Помогите моему другу.
Луна бдительным оком висит над нами. Я сижу на снегу и смотрю на молчаливых людей, поливающих из шлангов то, что осталось от клуба. В голове звучит голос Пола. «Иногда, — говорит он, глядя на меня поверх чашки, — у меня бывает такое чувство, что он и мой отец
Так что ты думаешь?
О твоем решении поехать в Чикаго?
О том, чтобы нам поехать туда вместе.
Куда нас отвезли потом, какие вопросы задавали — ничего этого я уже не помню. Перед глазами бушевал огонь, в ушах стоял голос Пола, как будто он парил где-то над пламенем. До наступления рассвета передо мной прошли тысячи лиц, и каждое несло весточку надежды: лица друзей, выбежавших из комнат с началом пожара; лица профессоров, разбуженных воем сирен; лица всех тех, кто покинул прерванную на середине службу. Все они окружили нас, точно полевую казну, каждое лицо — монета, как будто сверху было объявлено, что мы должны претерпеть потери, сосчитав то, что осталось. Боги сыграли черную комедию. Мой брат Пол был принесен в жертву на Пасху. Панцирь черепахи свалился на наши головы.
Мы трое пережили ту ночь вместе, проведя ее в силу обстоятельств под одной крышей. Никто ничего не говорил. Чарли сжимал висящее на шее распятие, Джил спал, а я смотрел в стену. Не имея никаких известий о Поле, мы доверились мифу о его чудесном спасении, о его воскрешении. Вера в мифическую нерушимость дружбы столь же бессмысленна, как и вера в мифическую неразделимость семьи, и уж мне-то следовало это знать, но тогда вера в миф помогала и поддерживала. Тогда и после.
Вера в миф, но не надежда.
Потому что надежды уже не осталось.
ГЛАВА 29
Время, подобно доктору, умыло руки и позабыло о нас. Еще прежде чем Чарли выписался из больницы, мы перестали быть свежей новостью. Товарищи смотрели на нас так, словно мы, выпав в какой-то момент из жизни, превратились в ненадолго ожившее воспоминание, в некие полузабытые символы со стертым значением.
Облако насилия, накрывшее Принстон, рассеялось уже через неделю. Студенты снова стали разгуливать по кампусу после наступления темноты, сначала группками, потом и поодиночке. Бессонными ночами я часто выходил из общежития и шел в ближайшее кафе, с удивлением обнаруживая, что не спится не только мне. В разговорах часто упоминалось имя Ричарда Кэрри. Не забывали вспомнить и Пола.
Однако время шло, и имена тех, кого я знал, звучали все реже, вытесняемые темами приближающихся экзаменов, соревнований по лакроссу, обсуждением последних серий популярного телесериала и привычными весенними сенсациями, героиней одной из которых стала старшекурсница, переспавшая со своим консультантом. Даже заголовки газет, которые я просматривал в очереди перед кассой и которые помогали отвлечься от мыслей об одиночестве, ясно давали понять, что мир, двигаясь вперед, успел забыть о нас. На семнадцатый день после Пасхи «Принстон пэкет» сообщила об аннулировании плана строительства в городе подземной автостоянки. И лишь внизу страницы поместилось объявление о крупном пожертвовании в два миллиона долларов на перестройку «Плюща».