Право на возвращение
Шрифт:
– Генрих Альтов, - повторила Юля.
– Не читали? Миша его очень любит. Часто перечитывает. Я пробовала, но не смогла. Очень сухо, одни мысли, никакого, как сейчас говорят, экшена, литературного мяса. Это картинка к рассказу "Ослик и аксиома".
Карпухин пожалел, что никогда не читал этого автора. Даже фамилии не слышал. Незнакомая фамилия. Фантастика шестидесятых, наверно. Он тогда под стол пешком ходил, а позднее фантастикой не очень увлекался, Стругацких читал, конечно, и любил, но больше его интересовали спорт и детективы. Почему рисунок показался знакомым? Неважно.
Он
– Вот, - зачарованно произнесла Юля.
– Добрались, да?
– Наверно, - неуверенно произнес он и первое, что сделал сразу: посмотрел на адресное поле - в какой папке на диске находится выведенный на экран файл. В адресном поле было пусто. Естественно. Зря, что ли, Гинзбург использовал коды? Хорошо, посмотрим хотя бы, что он пишет.
Писал Гинзбург сложно. После вводных предложений, где каждое третье слово было Карпухину непонятно, пошли формулы, соединенные таким, вызывавшим нервную улыбку, текстом: "Из (2) с учетом линейных Фурье-преобразований (см. 3-8), со всей очевидностью вытекает...", после чего следовала длинная цепочка символов, соединенных арифметическими знаками, интегралами, многократным суммированием и частными дифференциалами, причем в одном месте Карпухин насчитал этих дифференциалов семь штук подряд. Понять было решительно невозможно, он перелистал страницы и не нашел "Заключения", из которого можно было бы понять, к каким, черт подери, выводам пришел автор. Статья - или это был просто рабочий материал?
– обрывалась неожиданно на формуле номер 36, не самой длинной в тексте.
– Может, чтобы читать дальше, нужно ввести еще один код?
– вслух подумал Карпухин и скорее не увидел, а почувствовал, что сидевшая рядом с ним и касавшаяся его плечом Юля одобрительно кивнула.
Он посмотрел на листок, который, оказывается, все это время продолжал сжимать в левой руке.
– Там больше ничего нет, - разочарованно сказала Юля.
Действительно, число, которое Карпухин ввел перед появлением иллюстрации к рассказу, было в списке последним. Стоп, машина. Суши весла.
– Он же не для нас с вами писал, - сказал Карпухин.
– Для себя и таких, как сам, - понимающих.
– Но оставил он это вам, верно?
– тряхнув головой так, что волосы, разлетевшись, коснулись щеки Карпухина, сказала Юля.
– Мне, - усмехнулся Карпухин.
– Если вы так считаете, то почему не хотели, чтобы я...
– Я не то чтобы не хотела, - быстро сказала Юля, - пожалуйста, не обижайтесь, Александр Никитич, вы просто... ну, не в курсе наших семейных отношений... сложности всякие... я боялась, что...
– Ах, - сказал Карпухин и, повернувшись к Юле всем корпусом, посмотрел ей в глаза, на этот раз она не стала отводить взгляда, и они, кажется, впервые правильно и хорошо поняли друг друга.
–
– Да, извините, - вздохнула Юля.
– Семейные дела... Давайте не будем говорить об этом, хорошо?
– Я и в мыслях не имел, - мягко, как только мог, произнес Карпухин и, воспользовавшись моментом как будто полного между ними понимания, сказал о том, что его сейчас беспокоило больше всего:
– Кто-то из-за этой статьи убил человека и подставил вашего свекра по полной программе.
– Что вы сказали?
– ахнула Юля. Она еще ничего не знала о том, что обнаружил Ноам и о чем сейчас, скорее всего, шел разговор в полиции, и Карпухин, ощутив неожиданно свое маленькое превосходство над этой взволнованной женщиной, рассказал о разговоре с Анисимовым и детективом. Юля смотрела ему в глаза, не отрываясь, и, кажется, даже не моргала, только уголки губ время от времени подергивались, выдавая волнение. Рука Карпухина лежала на спинке ее стула и, когда Юля непроизвольно отклонялась назад, его ладонь касалась ее спины, там, где были бретельки лифчика, и почему-то Карпухина это волновало, мешало связно рассказывать, он на мгновение умолкал, а потом продолжал, и ему почему-то казалось, что она специально прислоняется к спинке стула, чтобы отвлекать его, не позволять думать. Странное это было ощущение, давно им не испытанное и совершенно не нужное, не только сейчас, но вообще. И все-таки...
– Теперь вы понимаете, Юля, - сказал он, заканчивая рассказ и убирая, наконец, свою руку от греха подальше, - кто-то, похоже, в курсе работы вашего свекра, кому-то очень не хочется, чтобы он уехал, но кому-то не хочется и чтобы он работал в военной промышленности Израиля, иначе его давно взяли бы, верно?
– Господи!
– воскликнула Юля.
– Александр Никитич, какую ерунду вы говорите!
Карпухин опешил.
– Ерунду?
– переспросил он.
– Михаилу Яновичу грозит пожизненное заключение, какая же это ерунда, Юля?
– Если стрелял не Миша, - твердо сказала Юля, - то есть, если он стрелял, но не попал, а попал кто-то другой, то это быстро выяснится. Значит, Мишу освободят. Может, даже до суда.
Как быстро ее уверенность в плохом сменилась уверенностью в хорошем!
– Дай Бог, - вздохнул Карпухин, - чтобы все так и было.
– Что со статьей будем делать?
– спросила Юля.
– Если все так, как вы говорите... Допустим, кому-то очень нужна эта статья, настолько, что Мишу подставляют... Но ведь ни одна живая душа не приходила и не пыталась...
Она неожиданно замолчала, прикусила губу и опустила взгляд.
– Что?
– спросил Карпухин.
– Вы что-то вспомнили?
– Н-нет... Да. В первые часы после... приходило много народа... Полиция, журналисты, с телевидения тоже... И другие какие-то... Игорь их потом всех прогнал... Кроме полиции, конечно. Ходили по квартире, снимали, хотя, я думаю, это незаконно, они не имели права снимать без разрешения, да, не имели?
– Наверно, - неуверенно сказал Карпухин.
– Наверно, не имели. Конечно. Вы можете подать на них в суд за нарушение... как это по-английски... прайвеси, да.