Право выжившего

Рясной Илья

— Убивец?

— Не простой убивец. Умный, осторожный, волевой. Его блатные хотели смотрящим на город ставить… Кстати, он две зоны кормит. Благодетель. — Чем же он сейчас занимается?

— Да тем же, чем и вся мразь уголовная — вымогательства, махинации, левые фирмы. В девяносто шестом с чеченцами спутался. Поставлял им наемников-снайперов. И, кажется, был посредником в какой-то сделке с оружием. Тоже для Чечни. — На черных работал?

— А что ему? «Национализм расшатывает элементарное, арестантское. Этот блуд надлежит искоренять». Такое было решение авторитетного сходняка еще лет пять назад. Воры сегодня самые большие интернационалисты. Армянский

и азербайджанский вор друг друга резать из-за национальности не будут. Так почему бы не помочь чеченским братьям?

— Вот мразь.

— Еще какая… Слушай, если ты его на чем зацепишь — мы тебе любыми средствами поможем. И за мной тогда коньяк.

— Не знаю, что получится. Мне неясно, что его шестерки от моих «клиентов» хотят. Ладно, пока… Чтобы разобраться в этом ребусе, для начала нужно отыскать Севу. Ведь у Гулиеватак ничего и не удалось выяснить. Может, мальчишка поможет разобраться? Но он как сквозь землю провалился.

Что касается Матроса и Киборга — их можно арестовывать хоть сейчас. Однако с этим на совещании у начальника уголовного розыска решили повременить. Полезнее будет попытаться провести оперативную разборку, поискать подходы к этой компании. , — Серега, тут такое дело… — занудил Мартынов, когдa Косарев вошел в кабинет.

— Сколько?

— Две сотни, — потупился Мартынов.

— С таким напарником с голоду скоро подохнешь, — Косарев протянул две сотенные купюры.

— Ты же один живешь. А у меня дети.

— Ладно, не тяни за душу, — Косарев уселся за свой стол, задумчиво поглядел на сиреневого пингвина Алексеича.

— А ты знаешь, чем Гвоздь занимался?

— Бандитствовал.

— Да… Он в девяносто шестом снайперов в Чечню посылал. И с оружием «нохчам» подсабливал.

— Козел.

— Этим оружием его наемники клали наших солдат. Это что, теневой бизнес?

— Получается.

— Ничего подобного, Володя. Это — измена Родине. И знаешь, что я скажу.

— Что?

— Он сильно пожалеет об этом…

— Да ладно. Поди, достань по нынешним временам «законника». Глядишь, его еще в Думу изберут. Они ныне в почете.

— Я его достану…

Глава тридцать третья

ЦЫГАНЕ

Будешь? — хозяин дома Михась протянул Севе папироску «Беломора».

— Я такие не курю.

— Это косяк. Анаша.

— Не хочу.

— Не пробовал, что ли? — усмехнулся хозяин.

— Пробовал, — приосанился Сева. — Давайте, — и потянулся за папироской.

— Ладно, не стоит. Может, потом распробуешь. Помогает жить. Хотя сам не слишком уважаю, — Михась , спрятал папиросу и отхлебнул чая из большой, красивой фарфоровой чашки.

Сева чувствовал себя здесь вполне прилично. Обиль — ный стол, вкусно приготовленное мясо, наваристый ; суп, мягкий, домашний хлеб — наслаждение после тех дней, когда приходилось прятаться и после той жуткой ночи, когда под вой бродячих собак он ломился через лес. По комнате сновали женщины, меняя блюда, расставляя посуду. Михась с ними обменивался короткими репликами на незнакомом Севе языке — одном из цыганских наречий.

— Поел, попил? — спросил Михась. — Теперь рассказывай, в чем беда-кручина.

— Ну…

— Не стесняйся. Зла тебе тут никто не пожелает. Давай, как на духу.

От хозяина дома исходила энергия обаяния и властности. И противиться ему было трудно. Да Сева был нетаком положении, чтобы упрямиться.

— Значит, так получилось…

— Только не выдумывай ничего. Давай честно… Сева сбивчиво и маловразумительно,

глотая окончания слов, изложил свою историю. Михась слушал внимательно, почти не перебивая, лишь изредка задавая уточняющие вопросы.

— Попал как кур в ощип, — кивнул он, выслушав печальную повесть. — Слева — власть государева. Справа — воровская. А посредине — ты, беззащитный и никому не нужный. Так?

— Ага, — Сева вздохнул, и на лице его отразилось жалобное отчаяние, как у щенка, которого несут топить.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Михась потянулся на стуле, положил с удовлетворением руки на слегка выступающий кругленький животик.

Просторный двухэтажный дом в самом центре цыганского поселка был обставлен добротной старой резной мебелью. В углу чернел метровым экраном телевизор «Sony». В серванте, горках было очень много хрусталя и старинного фарфора. На стене висели иконы, рядом с ними стояли свечки — похоже, народ здесь жил верующий. Жилище было довольно уютное, заполненное народом — женщинами, ребятней. Но они старались не лезть на глаза. Ощущалось, что Михась тут хозяин и держит всех крепко в руках.

— Повезло тебе, что ты на мою машину в Клячинске наехал, — хмыкнул Михась. Сева, сморщив лоб, потер ушибленный локоть.

— Ну, не стони, пацан, — Михась положил вишневое варенье в чай и начал размешивать серебряной ложкой. — Ты думаешь, куда ты попал?

— К цыганам.

— Фантастику любишь?

— Люблю. По видику.

— Ясно. Читать, значит, не приучен. А я грешным делом люблю книги полистать. Ты попал в параллельный мир.

— Как это? — непонимающе посмотрел на хозяина

Сева.

— Мы живем на территориях каких-то стран. Платим теми же деньгами. Можем говорить на том же языке. Но это ничего не меняет. Мы живем своим миром, который пересекается с обычным лишь постольку-по-скольку. У нас своя жизнь. Мы — сами по себе. Большой, внешний мир — это как охотничьи угодья для охотника. Мы промышляем там. Выходим на охоту, зарабатываем на хлеб. Но дом наш — это наш круг, наши соплеменники.

Сева тупо смотрел на Михася.

— Что, непонятно?.. Не одну тысячу лет мы кочуем по всему миру, так и не найдя приюта. Нас никогда никто не любил. И не любит. Все полны предубеждений, не приязни, а порой и ненависти к нам. В былые времена в Испании нас жгла инквизиция. Из Франции нас выдворяли, запрещая возвращаться под страхом смертной казни. В Турции у нас не было никаких прав, убийство цыгана не преследовалось по закону. Нас били батогами, нам рвали ноздри. За века мы привыкли надеяться только на себя, на свою силу и ловкость. На единство. Мы ни к кому не лезем со своим уставом, но и нам чужой не нужен. Нам ни от кого ничего не надо. Мы ни у кого ничего не просим…

— Кроме подаяния, — брякнул Сева и тут же прикусил язык. Но Михась ничуть не обиделся.

— Да, просим подаяние. Подворовываем… Когда распинали Иисуса Христа, цыган украл гвоздь, который должны были забить Спасителю в лоб, и после этого Господь повелел цыганам воровать.

— Правда, что ли? — удивился Сева вполне искренне.

— Правда, — усмехнулся Михась. — Думаю, правда, — говорил он спокойно, очень убедительно, свободно. В нем пропадал дар оратора или телеобозревателя. — Да, наши женщины гадают и воруют. Мы спекулируем бижутерией, золотом и наркотиками. Мы нарушаем закон? Этот закон — не-наш. Мы не воруем. Украсть цыган может только у цыгана. Мы работаем. Мы живем так, как нас вынуждали жить испокон веков. И живем по совести. Честнее, чем большинство людей в большом мире.