Правый поворот запрещён
Шрифт:
– А может быть ей в том месте как раз и дали это чтиво, - сказал Агрба.
– К этому я и веду, - подтвердил Щерба.
– Она не пришла туда пешком, ее привезли, - Агрба посмотрел на Войцеховского.
– Замеры колеи, которые ты сделал, укладываются только в одно - это "Жигули", - сказал Войцеховский.
– С шоссе к обрыву водитель съехал там, где стоит знак "правый поворот запрещен", - напомнил Агрба.
– Ну, в пустынном месте кто не нарушит, - заметил Скорик.
– И все же рисковал. Гаишники там бывают. Недалеко поворот в заказник, куда въезжать вообще нельзя, но любителей
– Водитель мог не знать, - сказал Щерба.
– Не думаю, - сморщился Агрба.
– Если он знал это пустынное место и обрыв, значит бывал в этих краях.
– Рисковал, но нарушил, потому что уж нужно было к обрыву?
– Щерба обвел взглядом всех.
– Согласимся. Поехали дальше, Виктор Борисович, обратился Щерба к Скорику.
– Кубракова была очень хорошей пловчихой, так что, если бы она упала в реку или ее столкнули...
– начал Скорик.
– Понятно, - оборвал Щерба.
– Ее столкнули, когда она была в бессознательном состоянии? Но ведь случаев насилия, предшествовавших этому нет, - резюмировал Щерба.
– Что скажете?
– Никаких бумажек, писем, записок, что говорило бы о самоубийстве, я не нашел. Она была одержима работой. Особенно последнее время, после возвращения из Германии. Какой-то контракт с немцами. Была увлечена этим, - продолжал Скорик.
– Чего вдруг самоубийство? Человек прагматичный, с очень устойчивой психикой... Кстати, возник новый персонаж.
– Кто такой?
– спросил Щерба.
Скорик рассказал о надписях на листках календарей и прочее, что узнал о Вячине.
– Да, вспомнил он, - знаете, кто работает ночным вахтером в институте? Человек, который в 1945-ом был осужден за пособничество немцам в Богдановске.
– Самые осведомленные люди это не мы и не милиция, - хмыкнул Щерба, а швейцары ресторанов, отелей, ночные сторожа, дворники... С этим Вячиным тоже надо бы знакомство завести.
– Он в Польше сейчас, - ответил Скорик.
– Когда-нибудь же вернется... Сегодня пятница, - напомнил Щерба. Пятый день, как мы получили труп Кубраковой. Ее уже похоронили, а вы все никак не можете встретиться с Назаркевичем, Виктор Борисович. А ведь он ее отвозил в Богдановск! И в друзьях ее, как вы уже знаете, не состоял. О чем они говорили по дороге? Может помирились, а может разругались вдрызг.
– Он в больнице, - напомнил Агрба.
– Ну и что? Ушиб колено! Не без сознания же он!
– это адресовалось Скорику.
– Там невозможно толком поговорить, палата на шесть человек. Через два-три дня он уже будет ходячим, тогда это будет проще.
– Ладно, вы тут колдуйте, - Щерба направился к двери.
Вернувшись к себе, Щерба медленно опустился в кресло, бросив тяжелые руки на стол поверх тяжелых бумаг. Папки. В каждой схвачены скоросшивателем протоколы допросов, постановления, объяснительные, заключения экспертизы, акты, справки. И все написано разными почерками, разборчиво или каракулями, со множеством лишних знаков препинания или вовсе без них, грамотно и понятно или ужасающе безграмотно и косноязычно. Все это надо читать, разбирать по буковке, по слову, чтобы вникнуть в смысл. Изо дня в день, из года в год. Вот уже почти четыре десятилетия. Собрания сочинений! Тома! Со своими характерами, сюжетами, людскими судьбами, каких не породит ничья изощренная фантазия. Но в
Что-то вспомнив, он потянулся к телефону, набрал номер:
– Юрконсультация? Пожалуйста, Устименко.
Щерба ждал, слышал, как кто-то звал: "Артем Григорьевич, вас к телефону"...
– Артем, здравствуй. Это Щерба.
– Здравствуй, Миня. Я тебя слушаю.
– Неудобно получилось: ты заходил зачем-то, ждал да так и ушел. Ты извини, замордовала работа. Ты что-то хотел?
– Ерунда, Миня, не горит. Там у вас кто-то ведет дело Кубраковой из какого-то НИИ...
– А что у тебя за интерес?
– Пустяковый. У меня в Харькове родственница, она отправляла в этот НИИ Кубраковой свой доклад или реферат. Теперь ей хочется заполучить его обратно, поскольку, возможно, на нем есть пометки Кубраковой. Вот и все, если, конечно, этот доклад не фигурирует в деле.
– Смотри, до Харькова докатилось... Сейчас ничего не могу тебе обещать. Когда прояснится, дам знать, - неопределенно ответил Щерба.
– Как живешь?
– Как все в наше время и в нашем возрасте. Готовлюсь к процессу.
– Большой?
– Нет, но пахнет занудством. Взятки, приписки, подставные лица.
– Заготовители?
– Да... Ну а как ты?
– Часть человечества висит вниз головой. Не могу понять, к какой категории принадлежу я.
– В этом, похоже, не скоро разберемся... Кто бы мог думать, что нашему поколению придется пережить и этот бардак? Уходить не собираешься?
– Пока нет. Держат... Ну, будь здоров. Заходи.
– Спасибо...
Зависти в Щербе имелось столько, сколько положено нормальному человеку. Но сейчас он позавидовал Устименко: все-таки в адвокатуре куда легче. Он знал, что Устименко не просто сбежал туда, его выжили из прокуратуры. И, пожалуй, не прогадал. Но себя представить в судебном заседании в качестве защитника, а не государственного обвинителя, не мог. "Ничего, привык бы. Вон, сколько знакомых следователей и прокуроров ушло в адвокатуру!" - подумал Щерба, словно завтра собирался это сделать...
17
В начале десятого утра в субботу за Джумой заехал на "Волге" приятель с подругой. Загрузив багажник сумками с едой, бутылками, эмалированной кастрюлей с замаринованной бараниной, засунув туда же ящик с буковым углем и шампура, Джума с женой и всем выводком отправился на два дня кайфовать. Ехали они в закрытую зону отдыха штаба военного округа - на Липницкие пруды, где комендантом был прапорщик - дружок Джумы.
Машин попутных на шоссе было много: часть людей, как и Джума, ехала отдыхать в леса, а другие - их сразу можно было узнать по пестрой географии автомобильных номеров, тюкам на крышах, прицепами - спешили к границе с Польшей. Категорию этих туристов Джума знал: некоторые из них потом попадут в сводки ОБХСС, как и те, кто по левой полосе тащился навстречу, из Польши.