Праздничные размышления
Шрифт:
— Драка, стало быть, произошла? — спросили сидящіе.
— Я-то такъ-сякъ, только по загорбку разовъ пять… А ты вотъ его спроси? — возразилъ Чилигинъ, указывая на отца.
— Что же онъ?
— Икру мн прокусилъ.
— Ишь ты!
— Такъ прямо зубами и впился въ мякоть, даромъ что всхъ-то четыре зуба у него.
При этихъ словахъ Чилигинъ показалъ укушенное мсто.
Осмотрли икру; на ней дйствительно оказался слдъ зубовъ. Старикъ также смотрлъ съ чрезвычайнымъ вниманіемъ на дло зубовъ своихъ. Впрочемъ, его въ это время занимала мысль, что все-таки пятачка у него нтъ. До остального ему мало было заботы, и онъ нисколько не удивлялся жестокому положенію въ семейств. А что положеніе это было жестоко, свидтелями тому могутъ послужить вс жители деревни. Между отцомъ и сыномъ шла
Прежде, когда старикъ былъ моложе и могъ работать, онъ нещадно колотилъ сына, обезсилвъ и переставъ работать, онъ принужденъ былъ выносить нещадные побои отъ сына — вотъ и все. Онъ жилъ въ бан, пристроенной здсь же возл избы на берегу пруда, но врозь отъ сына; питался чмъ попало, преимущественно же картофелемъ, но вчно голодалъ. Онъ былъ жаденъ, какъ ребенокъ, и забирался въ избу для хищенія състного. За это въ избу его не пускали, а если онъ забирался и похищалъ что-нибудь, сынъ билъ его. Въ сущности, онъ былъ свирпый старикъ, плакалъ отъ безсилія, при удобномъ же случа кусался и царапалъ.
Въ нкоторыхъ случаяхъ онъ жаловался сходу — оффиціальному или случайному, собравшемуся изъ нсколькихъ человкъ по близости ихъ избы. «Вотъ, господа православные, опять Васька меня прибилъ!» — говорилъ онъ. Но сочувствіе никогда не было на его сторон. Ему прямо говорили: «Теръ-теръ ты свои кости-то, и все конца теб нту». Онъ не работалъ, — слдовательно, не имлъ права жить; онъ объдалъ, — слдовательно, долженъ быть истребленъ изморомъ. «Помирать бы давно надо, честь бы надо знать, а ты все мотаешься», — говорили ему въ глаза. Въ описываемомъ округ семейная жизнь вообще устраивалась по этому образцу: братъ корилъ сестру за ея безполезность и старался ее «спихнуть»; мужъ сживалъ со свту больную жену. Это была страшная, но неизбжная логика, и другой не можетъ быть тамъ, гд египетская работа доставляетъ лишь сухую корку и медленно вгоняетъ работника въ гробъ. Тотъ идеалъ, который мы привыкли пріурочивать къ деревн, обладаетъ свойствомъ внушать «нервную» дрожь всякому, кто никогда не видалъ ея. Законъ, право, справедливость принимаютъ здсь до того поразительную форму, что съ перваго раза ничего не понимаешь. Законъ представляется въ вид здоровеннаго Васьки; право переходитъ въ формулу: «долженъ честь знать»; справедливость вдругъ превращается въ похлебку, а орудіями осуществленія этихъ понятій являются: чугунъ, кулакъ, зубы и ногти.
Собравшіеся мало-по-малу стали расходиться. Наконецъ, остались только отецъ и сынъ Чилигины. Послднему надоло лежать на солнц, онъ поднялся, и въ эту минуту ему пришла заманчивая мысль.
— Такъ и быть — сказалъ онъ, — дамъ теб выпить, пойдемъ. Только смотри, больше какъ на пятакъ и думать оставь, и то ей-ей прибью.
И они пошли рядомъ. Василій остановился не надолго у воротъ своего дома, чтобы выгнать двухъ чужихъ поросятъ. Нкоторое время на двор царилъ содомъ, въ которомъ принимали участіе куры, два поросенка, песъ и Василій, дававшіе знать о себ свойственными каждому изъ нихъ голосами. Одинъ поросенокъ усплъ спастись, пробивъ головой скважину въ плетн, другой попался. Василій взялъ его за заднія ноги и постучалъ объ заборъ, посл чего поросенокъ одурлъ и нкоторое время кружился по улиц, потерявъ сознаніе.
Дорогой отецъ боялся, что Васька его надуетъ. Это случалось: совсмъ позоветъ пить, а потомъ прогонитъ.
— Ты, братъ, Васька, смотри… по справедливости, не обижай! — замтилъ заране старикъ.
— Небось, — возразилъ Василій, проникнутый честнымъ намреніемъ напоить отца. И онъ выполнилъ свое намреніе, такъ что черезъ непродолжительное время оба они вышли навесел изъ питейнаго заведенія и сли подъ окнами его, рядомъ съ другимъ постителемъ, Прохоровымъ. Отецъ ослабъ отъ водки, и изъ глазъ его безъ всякой причины струились слезы. На сына водка производила обратное дйствіе. Глаза его мутились, но мускулы пріобртали непомрную упругость. Онъ становился хвастливымъ, а руки его, какъ говорится, чесадись. Поэтому, не проходило выпивки, чтобы онъ не поссорился съ кмъ-нибудь.
На этотъ разъ на бду попался Прохоровъ. Это была прямая противоположность Чилигину. Лицо его было изможденное
Вс трое знали другъ друга съ малыхъ лтъ, но теперь сидли молча, словно незнакомые. Впрочемъ, Прохоровъ намренно не замчалъ сидвшаго рядомъ Чилигина, съ презрніемъ оглядывая его изрдка, между тмъ какъ послдній сидлъ надутый, говоря всмъ своимъ видомъ, что никто теперь ему не перечь… Ссора неизбжно должна была произойти.
— А скажите, милостивый государь, какъ ваше имя, фамилія? — спросилъ, наконецъ, Прохоровъ, вперяя злобный взглядъ на Василія.
— Меня всякъ долженъ знать. Вотъ это видишь? — Чилигинъ показалъ кулакъ. — Сила! — добавилъ онъ.
— Это точно, что превосходный кулакъ, — согласился Прохоровъ.
— За голову возьмусь — голову оторву, за руку — руку… больше ничего.
— А прочихъ превосходныхъ частей въ туловищ нту?
— Найдется. Я, братъ, и не такихъ сопляковъ убиралъ, — возразилъ Чилигинъ, мрачно надуваясь.
— Вполн понимаемъ. Описывайте дальше!
— И ежели, напримръ, я двину плечомъ, такъ ты отскочишь на версту…
— И больше ничего-съ?
Прохоровъ былъ злобно спокоенъ, но длался блдне. Василій Чилигинъ вышелъ изъ себя. Лицо его окончательно надулось. Онъ походилъ на быка, котораго раздразнили красною тряпкой.
— Дамъ вотъ теб по ше, ты и узнаешь, что больше! — сказалъ онъ.
— Ваша угроза для меня — все одно, какъ тьфу: только и есть. А насчетъ головы что скажете? Потому, по мннію моему, на мсто этой статьи у васъ, напримръ, арбузъ пустой.
— Что? — мрачно сказалъ Василій, пододвигаясь къ Прохорову:- Васька! молчи лучше. Ей-ей, по морд!
— А такъ какъ, — продолжалъ дразниться Прохоровъ, — голова у васъ — арбузъ пустой…
Раздался лязгъ со свистомъ, и Прохоровъ моментально очутился подъ рыдваномъ, но сейчасъ же выкарабкался оттуда и пустилъ въ голову Чилигина полно. Произошла ожесточенная драка, въ продолженіе которой Прохоровъ то катался по земл, то ложился на землю плашмя. Но, въ конц-концовъ, побда случайно досталась ему при помощи бороны съ желзными зубьями…
— Ой-ой-ой! — вскричалъ вдругъ Василій, наткнувшись босою ногой на зубья.
Этимъ драка кончилась. Василій сидлъ на земл и посыпалъ пескомъ ногу, изъ которой струилась кровь. Рана была глубока, зубъ почти насквозь пропоролъ ногу, такъ что песку потребовалось очень много. Прохоровъ оказался джентльменомъ: онъ отдалъ противнику свой платокъ, пропитанный запахомъ овчины, табаку и водки.
Чилигину было больно. Плетясь по улиц, онъ смотрлъ во вс стороны и искалъ человка, которому можно бы было своротить физіономію. Но улица была пуста, а отца онъ раньше прогналъ. Замчательное явленіе совершилось въ немъ въ эту минуту. Онъ вообразилъ, что его никто не уважаетъ, и чувствовалъ, что это страшно обидно. Онъ шелъ по улиц и искалъ человка, чтобы заставить его уважать себя, и въ этихъ видахъ во все горло кричалъ: «Въ морду дамъ!» Когда эта угроза потерялась въ хаос, онъ нашелъ другую. «Кто супротивъ?» — кричалъ онъ. Единственное существо, попавшееся ему на глаза, была тощая лошадь, лниво шагавшая къ водопою. Василій далъ ей ударъ по крупу. Она повела ушами, но продолжала лниво идти, не обративъ ни малйшаго вниманія на человка. Василій съ удивленіемъ посмотрлъ ей вслдъ, чувствуя себя еще глубже оскорбленнымъ.