Предания старины глубокой
Шрифт:
Закончилось заседание, все разошлись, только один Асад сидел на своем месте. Его брат Амужад, тоже присутствовавший на бюро, подошел к нему:
– Вставай, пошли домой.
– Зачем? Разве ты не знаешь, как забирают из дома? Зачем подвергать страху и смятению всю семью? Пусть забирают отсюда.
Предложение Ссйд-Гусейнова было передано руководству, но никто за ним не приходил. Долго сидели братья в пустом зале. Асад решил пойти в милицию сам. Амужад сопровождал его.
– Ты опережаешь события. Подожди, может все обойдется и правда восторжествует, – сказал Амужад, остановив Асада у ворот милиции.
– Правда восторжествует позже. А пока я боюсь и за твою судьбу, – ответил Асад и вошел в ворота милиции.
Прошло несколько месяцев, арестовали Амужада и младшего брата – Авгада. Через шесть месяцев после пыток и мучений Авгада освободили, исключив его из партии и сняв с работы. Амужад же подвергался избиениям и пыткам в течение долгих трех лет. Попали в ту же тюрьму и его верные друзья и соратники, преданные революционеры: Шарафутдин Рашкуев, Саид Габиев, Юсуф Амиров, Гафур Исаев, Магарам Куяев, Гаджи Штанчаев, Загиди Феодаев. Юсуфа Шовкринского и Асада Сейд-Гусейнова держали отдельно от них. Все они ждали и надеялись, что в Москве узнают об этой несправедливости и освободят их не сегодня, так завтра. Писать им не разрешалось, бумаги им не давали, но они рвали свои нижние сорочки и на лоскутках белой ткани кровью писали жалобы в Москву на незаконный арест и на страшные издевательства.
Любыми путями старались эти узники передать жалобы на волю. Марзижат вспоминает, как однажды какой-то старик бросил в их окно сверток и быстро исчез. В свертке оказалось заявление Шарафутдина Рашкуева из тюрьмы, адресованное на имя М.И.Калинина в Москву. Написано оно было на лоскутке белой ткани, видимо отрезанной от сорочки. Марзижат сразу узнала почерк-брата Амужада, хоть заявление было от имени Рашкуева, значит и сверток к ним прислал сам Амужад для отправки в Москву.
Марзижат тогда училась на втором курсе Дагестанского педагогического института. Она переписала заявление Шарафутдина и собралась вложить в конверт, но мать отсоветовала ей посылать переписанное заявление. Лучше послать то, что написано на ткани из тюрьмы, сказала она, а копию оставить дома. Так и сделала Марзижат, вложила в конверт пришитый на чистую бумагу лоскут с заявлением, написала адрес и отправила со своей хорошей приятельницей в Москву. Но никакого ответа на заявление не получили, как не получали и на ранее посланные.
Однажды в институте Марзижат предупредили, что в шесть часов вечера состоится общеинститутское комсомольское собрание, и она должна обязательно присутствовать. Это предупреждение насторожило Марзижат, ибо она была не только отличницей и активисткой, но и собрания никогда не пропускала. Тревожное предчувствие подтвердилось. Председательствующий на собрании объявил, что будет рассматриваться вопрос комсомолки Сеид-Гусейновой Марзижат, братья которой являются врагами народа. Заслуживает ли она быть в рядах комсомола или нет – так стоял вопрос. Подняли Марзижат, велели рассказать свою биографию подробно, ничего не утаивая, а ее земляков, присутствующих на собрании, предупредили, чтобы они добавляли то, что она не расскажет.
– В моей биографии нет ничего, о чем бы мне хотелось промолчать, нет ничего, чего бы я стыдилась. Я сама рада случаю рассказать и о себе, и о своих братьях, которых вы называете врагами народа, и о родственниках, преданных партии и народу людях. Если же я скажу неправду, пусть земляки мои уличат меня во лжи. Второй год я учусь в этом институте, не думаю, что найдется честный человек, который бы смог назвать меня недостойной быть в рядах комсомола. Я всегда хорошо училась, была примерной в поведении и в комсомольской работе. Марзижат стала рассказывать о своих братьях, но ее прерывали, задавали ехидные и колкие вопросы. Она не терялась. Нашлись нечистоплотные земляки, которые не погнушались ложью. Кто-то спросил, почему она честная комсомолка носит передачи в тюрьму
– Хоть мои братья находятся в заключении, еще никто не доказал, что они враги народа. Вся их жизнь прошла в служении народу, они с малых лет воевали в партизанских отрядах за установление Советской власти в Дагестане, у нас в семье воевали все. Не понимаю, о каких передачах идет речь? Если вы такие всезнающие, почему же вы не знаете, о том, что до сих пор мои братья не получили ни одной передачи в тюрьме, ни один человек из родных не сумел увидеться с ними? Если бы была возможность передать передачу, я бы конечно понесла, ведь они мои родные братья, кристально честные люди. Не думаю, что среди вас найдется человек, который не понес бы передачу в тюрьму своему родному брату. А писать заявления мои братья умеют и сами. Они грамотнее меня, окончили институты в Москве.
– Она говорит неправду, – вскочил кто-то, – что семья их была из бедноты, ее брат имел легковую машину – Машину эту мой брат не купил и не получил в наследство от отца, она была подарена ему Советским государством как орден, как медаль за хорошую работу: строительство труднейшей дороги из района в город.
С шести часов вечера до четырех часов утра длилось это бесконечное собрание. Много было выступлений, много было лжи. Одни требовали исключить Марзижат из комсомола, другие вполголоса советовали подождать, пока будет доказано законным путем, что братья ее являются врагами народа. Но к единому мнению собрание так и не пришло, и вопрос этот остался нерешенным.
А дома мать Айша беспокоилась. Не могла понять, почему дочка не пришла домой из института. Куда пойти, кого спросить тоже не знала. Настала ночь. Мать не находила себе места, все время выходила на улицу и прислушивалась, не слышны ли шаги дочери. Тревожилась, ведь она никогда не запаздывала.
Последнее время Айша Сеид-Гусейнова ложилась спать не раздеваясь, все время жила в ожидании чего-то страшного, ждала известий из тюрьмы. Недавно их покинула жена Асада – Арфения, забрала и дочку – Инну. Она была партийной, по профессии врач и не захотела разделить участь мужа. Уехала неизвестно куда. Теперь мать волновалась, не забрали ли и Марзижат? Все кругом спали, одна Айша стояла возле ворот, вытирая уголочком платка слезы. К утру, когда мать уже потеряла всякую надежду, она услышала тихие шаги на лестнице и бросилась к двери. Разбитая и подавленная Марзижат вошла молча, увидев мать в слезах, тоже заплакала. Так они и проплакали до утра. А утром Марзижат поспешила в институт, опасно было получить даже малейшее замечание.
Ни мать, ни сестра не знали, что в это время Амужад голодал в тюрьме. Он объявил голодовку, требуя ответа на свои жалобы и товарищей, сидящих вместе с ним. Он требовал суда, требовал законным путем доказать их вину и покончить с истязаниями и пытками. На десятый день голодовки он потерял сознание. Его уложили в тюремную больницу и спасли.
Братья не имели возможности увидеться в тюрьме, но по тюремным каналам Асад услышал о голодовке Амужада. И однажды в окно больничной палаты на втором этаже, где лежал Амужад, донесся снизу, со двора, голос Асада.
– Не надо давать возможности издеваться над собой, можно признаться в виновности, лишь бы выиграть время. Если мы останемся живы, сумеем доказать правду, – если нас они уничтожат, доказывать правду будет некому! – говорил он по-лакски. Амужад и его товарищи поняли, что Асад адресует это им.
От пыток в тюрьме гибли многие. Иногда заключенных возили на допрос в город Пятигорск. Там, в тюрьме, расположенной на городской окраине, пытали заключенных, и чтобы заглушить их крики и стоны, включали моторы установленных вокруг тюрьмы тракторов. Рев тракторов заглушал все. Оттуда живыми возвращалось мало. Так продолжалось почти три года.