Предания старины глубокой
Шрифт:
Марзижат окончила институт и поехала работать учительницей в Кумух, а мать осталась в городе ждать решения участи сыновей.
В 1940 году выездная сессия ростовского Военного трибунала рассмотрела дела оставшихся в живых десяти заключенных, в числе которых был и Амужад. А дела Асада Сеид-Гусейнова и Юсуфа Шовкринского послали на рассмотрение Особой тройки в Москву.
Была зима. Суд шел уже вторую неделю, целыми днями родственники и близкие подсудимых стояли возле здания суда, ожидая приговора. На судебные заседания допускались только свидетели.
Однажды после проведенного возле суда дня, голодная и окоченевшая от холода, Айша вернулась домой и не раздеваясь,
Айша, не предполагавшая, что суд может идти и ночью, почувствовала себя неловко из-за того, что не дождалась приговора. Крепко обняла каждого, поздравила с освобождением, спросила, не слышно ли что-нибудь о судьбе Асада. Гости успокоили ее, стали уверять, что Асад тоже будет освобожден из-под стражи, ибо он тоже также чист, как все.
Надеждам матери не суждено было сбыться. Московская Особая тройка заочно присудила Асаду пять, а Юсуфу семь лет тюремного заключения с учетом уже проведенных ими под следствием. Перед высылкой Асада из Дагестана мать стала хлопотать о встрече с ним. Вызвали Арфению с дочкой, чтобы порадовать Асада, он очень любил Инночку.
Наконец-то свидание разрешили.
В комнату, где родственники ожидали свидания, вошел седой и сгорбленный старик. Никто не обратил на него особого внимания, пока он сам не подошел к Айше и не обнял ее. За неполных три года цветущий красавец Асад превратился в дряхлого старика, а ему едва было тридцать три. Отросшая седая борода и побелевшая голова сделали его неузнаваемым. Он сильно похудел, сгорбился, даже ростом казался ниже. Только голос да мягкий взгляд бархатных глаз говорили, что перед ними Асад. Все бросились к нему. Никто не мог говорить, все плакали, только шестилетняя Инна никак не хотела признавать в этом старике своего папу.
– Теперь вам нечего расстраиваться, – успокаивал Асад, – теперь все страшное позади. Надо благодарить судьбу, что Амужада и его товарищей оправдали. Я тоже стою перед вами хоть изменившийся, но живой. Многие уже погибли. Мы с Юсуфом написали товарищу Сталину, надеемся, что нас тоже скоро освободят.
Его убежденность, что так оно и будет, передалась и родным, у всех поднялось настроение. Девчушка тихонечко подошла к отцу и взобралась ему на колени. Айша украдкой вытирала слезы, говорить не могла, ее сердце билось гулко и очень тревожно.
Асад и не предполагал тогда, что самое страшное для него еще впереди. Человек сильной воли и стойкий оптимист по натуре, он в тюрьме старался поддержать дух своих товарищей, вселить в них надежду. Каждый раз в те несколько минут, пока его вели на допрос мимо камер, он успевал крикнуть своим землякам и брату что-нибудь подбадривающее.
Всех ссыльных, среди которых были Асад и Юсуф, вели этапом на Север. Иногда ими, как селедкой, набивали товарный вагон. Многие здесь погибали от жажды и болезней. Сколько не стучали в стенки вагона; как ни просили хотя бы воды для умирающих, никто не отзывался. Уцелевших долго вели пешком. Общаться с кем-либо в дороге строжайше запрещалось. Больные, вконец обессиленные падали на дорогу… Их просто пристреливали. Асад и тут был примером выдержки и мужества для каторжан.
Родные и близкие не знали куда или хотя бы в каком направлении их повезли. Писать письма было запрещено.
В октябре колонны заключенных
Каторжане валили лес и строили железную дорогу. Асад заболел, но крепился изо всех сил, чтобы не попасть в тюремную больницу. Не выдержал Асад, свалился с ног.
Очнулся он в тюремной больнице, которой боялся больше всего на свете. В лагере хорошо было известно: больных тут долго не держали, они гибли здесь без помощи, как мухи. Умерших складывали во дворе больницы у стены штабелями, как бревна. Сибирские морозы так сковали землю, что невозможно было рыть могилы.
Ждали весны, а стоял лишь ноябрь 1940 года. Асад понял, какая участь его ожидает. Правы были надзиратели, которые на каждом шагу твердили заключенным: “Ни один из вас отсюда домой не вернется! Здесь ваша могила!” В страшных условиях прокладывали каторжане ветку воркутинской железной дороги. “И все же то была жизнь. А теперь – начало конца, – думал Асад. – Жаль, что не успел получить даже весточки от родных. Хоть бы узнать, дошли ли до них мои письма. Знают ли они, где я?”
Асад всегда выполнял строгую инструкцию: “Письма должны быть только на русском языке и “ни одного лишнего слова!” Поэтому и не терял надежды, пусть даже не все письма, но дойдут! Среди каторжан единственным человеком, который мог сообщить его родным о его смерти, был Юсуф Шовкринский, он еще держался на ногах и работал в лесу. Три года избиений, голода и пыток подорвали здоровье и этого крепыша.
Не знал Асад, как и когда он попал на холодную, жесткую койку, не знал, сколько времени провел без памяти, да и спросить было не у кого.
Кругом лежали лишь стонущие и умирающие, к ним никто не подходил, только умерших выносили молча и тихо. Все мысли Асада были о доме, о близких, о любимой дочурке Инне. В одном из писем к жене, Арфене, он написал несколько теплых и ласковых слов своей девчушке. Дошло ли письмо? Почему нет ответа? Хоть бы Юсуф продержался…
Лютый мороз безжалостно косил изможденных больных. В палате темно. Светлело только к десяти утра, большая часть суток – ночь. Долго лежал он, не имея сил не только двигаться, даже на стон их не хватало. Все тело сковала свинцовая тяжесть. В сумерках он почувствовал, что кто-то дотронулся до него. Громадным усилием воли он сделал движение рукой, чтобы его не приняли за мертвого и не вынесли во двор. С великим усилием открыл глаза: стоящий возле койки фельдшер что-то спросил. Асад попытался открыть спекшиеся губы, произнести: “Я жив!” Но из горла вырвался только хриплый стон. Человек ушел, но через некоторое время вернулся с кружкой теплого чая. Напоил Асада, подложив под его голову руку, затем спросил:
– Вы Сеид-Гусейнов?
– Да, – ответил хрипло.
– Мне знакома ваша фамилия. Вы случайно не из Москвы?
– Нет. Я из Дагестана. Учился в Москве в молодые годы.
– Из Дагестана. Где работали?
– В обкоме партии.
– Теперь я вспомнил! В тридцать пятом году в составе комиссии ЦК я приезжал к вам. Помню, проверял и вашу работу. Большую симпатию тогда вы у меня вызвали… Вот где нам довелось встретиться… Я такой же ссыльный, как и вы, только мне пригодились курсы фельдшеров, которые я окончил в юношеские годы.