Преданные богам(и)
Шрифт:
Первый весенний месяц,
межевая неделя
Бездонные омуты
Под копытами Пеплицы смачно чавкнуло. Одолен выбранился и спешился. Сапоги по щиколотку погрузились в раскисшую грязь.
– Как в старые-добрые, да? – недобро усмехнулся он, потрепав кобылу по холке.
Та всхрапнула, и Одолен припомнил, что когда он здесь был в прошлый раз, выкапывая язвенник, Пеплицы с ним еще не было. Он покачал головой, сетуя на дырявую память, и с завистью вздохнул:
– Повезло тебе меня позже встретить.
Поведя ее в поводу и осторожно пробуя ногой ненадежную почву, прежде, чем наступить, Одолен
Вокруг, насколько хватало глаз, простирались болота. С кряхтением гнулись к земле кряжистые, голые еще плакучие ивы. На ветру колыхались и шелестели жухлые после снега стебли камыша, осоки и душистого вереска, обрамляя топкие бочаги. Под руки лезли и кололись чахлые кусты клюквы, голубики и брусники. Под ногами стелился торфяной мох, листья морошки и плотоядной росянки, пожирающей гнус.
В воздухе стояла белесая мгла. Весна наконец заявила о себе, разогрела солнцем землю, растопила снег и оттого подняла в воздух клубы туманных испарений. И разбудила птиц. Вдали гукала выпь, слышалась кряква, скрипел коростель и свиристели чирки.
Здесь редко селились. Стаи камышовых котов-арысей малочисленны, а гнезда ужалок и того меньше. Посему наткнуться на поселение средь безлюдных верст было большой удачей. Но в эту безымянную деревеньку Одолен забрел не наобум. Не впервой.
В ее центре стояло древнее капище с деревянным идолом трехголового крылатого змея, бога Солнца-огня, земли и ветра Горына. Вокруг полумесяцем выстроился десяток хлипких досочных хижин на высоких сваях, напоминающих курьи ноги. К той, что на отшибе, Одолен привязал Пеплицу, по веревочной лестнице поднялся на крыльцо и постучал в крепкую дверь. Кабы только Багулка уже проснулась.
Оглядевшись, заметил на другом конце деревни рыбака. Тот сидел с удочкой, свесив ноги, прямо на пороге своей хижины и пристально наблюдал за чужаком. Изображать дружелюбие и махать рукой Одолен не стал. Расшаркивания у ужалок не в чести.
Покуда ждал, подумал о сестрице. Поди, добралась уже до Бронца, с ее-то упрямством. К волкодаву Одолен отослал ее не случайно. Горец и в обиду не даст, и от глупостей убережет. Он альфа посильней Червики будет.
Дверь наконец бесшумно отворилась, явив высокую, мосластую женщину с хищным, треугольным, смуглым лицом. В сарафане из небеленого льна и безрукавной душегрейке до полу, скрадывающей плоское тело. Густые, неприлично распущенные русые волосы до пояса перемежались пепельными и каштановыми прядями и дикарски вплетенными перьями и крысиными черепами. Она моргнула третьим веком, прикрывшим на миг каре-золотые глаза без белка со щелью зрачка. Зашипела, оскалив шилья клыков, стрельнула раздвоенным языком и с треском захлопнула дверь перед носом Одолена.
Что же, этого стоило ожидать. Цацкаться, уговаривая его впустить, и покорно ждать у порога, как верный пес, Одолен не стал. Ни псом, ни верным он никогда не был.
Толкнув незапертую дверь, шагнул в хижину, привычно уклонившись от летящей в голову тарелки. По старой памяти их с Багулкой жития бок о бок. Тарелка звонко разбилась о стену, разлетевшись по полу глиняными осколками. Багулка следом метнула вторую, с прытью, нежданной для едва вышедшей из зимней спячки ужалки. Посуду она никогда не щадила. Это глиняное добро на болотах не кончалось.
– Так и с-снала, что припреш-шься! –
Осознание, что Одолен не забыл ни толики, ни черточки ее образа, стиснуло сердце сомнением в правильности тогдашнего своего решения оттолкнуть ее. Что он получил, окромя тоскливых снов да полжизни скитаний бирюком? Но от ее слов в душе заворочалось самодовольство. Или то был взбудоражившийся ирбис.
– Ждала меня, значит? – лукаво прижмурился он.
Багулка снова зашипела, резко отвернулась, скользнула к кипящему котлу и принялась помешивать кашу, с чувством грохоча поварешкой по стенкам. Но движения ее постепенно замедлялись, делаясь сонными, как должно в начале весны или в конце осени. Одолен втянул носом благоухание его любимой молочной овсянки и совсем сомлел. Недели очищения водой и хлебом от зазорной ворожбы давали о себе знать.
– И впрямь, что ль, ждала? – растерялся он. – Никак, ведуньей заделалась?
– Все ведуны сплошь шарлатаны, – презрительно прошипела она, накладывая три половника в уцелевшую тарелку и ставя на стол вместе с кувшином брусничной настойки. – Выдумают неясные предсказания, а потом убеждают других, что они сбылись, замечая лишь предсказанные знаки и закрывая глаза на остальное. Мне ли тебе рассказывать, как ими пользуются князья для надобных настроений среди народа!
Одолен хмыкнул, но убеждать Багулку в редко встречающемся таланте прорицания не стал. Эдак каша остынет.
– Как же ты о моем скором приходе узнала?
– Сорока на хвосте весть принесла, – вяло, но ядовито огрызнулась она.
Одолен снова хмыкнул, прикладываясь к настойке. Злится. Дальше можно не расспрашивать, все одно не дознаешься. Вместо этого он принялся украдкой оглядывать убранство жилища.
Оно мало изменилось. Одна просторная клеть без сеней. От законопаченных паклей досочных стен тянуло стылой влагой, кою Одолен и в былые времена не выносил, отчего гостил на болотах единственно летом.
Посреди клети был большой стол. У правой от входа стены оборудован очаг с котлом. Над ним висел здоровый, зело рогатый и клыкастый череп йеленя. Рядом стояла широкая лавка с ворохом покрывал, похожая на разворошенное гнездо.
По стене напротив входа были развешаны берестяные коробы и туески, лыковые хлебницы, лукошки и лапти, да ивовые корзины и шляпы из прутьев. Все сплетенные наузами, они долго не изнашивались, и их нельзя было украсть.
В углу притулилась прялка и стоял сундук с вязанными (разумеется, наузными узлами) шерстяными носками, поясами, шалями и рукавичками. В них не грозило окоченеть даже в лютый мороз.
На Багулкины поделки спрос был и у сумереченцев, и у зареволесцев. В отличие от Одолена, непутевого, она в городе-на-костях не зазря выучивалась. Ее злотыми осыпали, как белошвеек и вышивальщиц.
Она и в разорители курганов подалась, чтоб древние полозецкие наузы раскопать. Все грезила найти тот науз на здоровье, благодаря коему ворожей Костей стал Бессмертным. Но заместо того ей попались наузы на отвод глаз.
На шапках-невидимках она могла б состояние сколотить, в городе обосноваться, да жить не тужить, нужды не зная. А не стала. Не влекли ее богатства, как некогда того же Одолена. Ей милей всего родная, богами забытая деревушка посреди болота.