Преданные богам(и)
Шрифт:
Они шли к одному из курганов. Но достичь его никак не могли, дорога словно растягивалась. Мир вдруг смазался, и их окружила темнота. Они оказались внутри могильника.
Одолен моргнул, меняя глаза на кошачьи, зрачок в которых тотчас сузился. Сразу стали заметны тускло светящиеся гнилушки, позволяющие различить очертания внутреннего убранства кургана.
Деревянные балки поддерживали земляной свод. От утрамбованного пола тянуло сыростью и потусторонним холодом. В стены были вмурованы идолы Горына-Триглава. Впереди темнели арочные проходы в другие курганы.
Одолена скрутило
Дыхание спирало. Воздух поступал сюда из все тех же козьих троп и редких нор, прокопанных зверьем. Но его все одно было мало. От духоты и еле заметного, но навязчивого запаха плесени кружилась голова.
Тихо то свистел, то завывал ветер. В темноте, куда не дотягивался свет гнилушек, кто-то непрестанно копошился. То ли крысы, то ли меши. Эти черные поганцы, похожие на помесь кошки, поросенка и обезьяны, нагоняли страху, тонко хихикая, как дети или старики.
Иногда слышались вполне себе человеческие голоса. Таких холмов Одолен с Багулкой избегали, не горя желанием встречаться с другими разорителями курганов. Поди им докажи, что ты тут не для того, чтоб отнять их добычу.
В подземельях чередовались древние капища со следами жертвоприношений, залы славы, давно разграбленные, забытые склады со стухшими запасами рыбы и ягод, разгромленные клети для знахарских опытов и, конечно, погосты.
На каждом из них Одолен останавливался, опускался на колени и читал молитвы троебожию. После осенял землю треуглуном. Наконец, выпускал толику волшбы, какой лечил запаршивевшие поля. Багулка чертила наузные рисунки, откликающиеся на ворожейские ритуалы. Но ничего не происходило. Никаких следов ворожбы, по крайней мере, недавней, тут не было.
Изредка им попадались останки несчастных, заблудших во мраке лабиринта. Скелеты, мумии и несколько недавних тел, с прогрызенными крысами потрохами и лицами. Часть из них были псеглавцами с мохнатыми ушами, звериными носами и полосатыми хвостами камышовых котов. Видать, жильцы тех окрестных хижин.
Время тут определять было затруднительно, посему привалы они делали, попросту когда уставали. Но судя по тому, что засыпали они дважды, плутали тут они уже третий день кряду. Потом, когда оба признали, что обряда посвящения здесь не проходил ни один ворожей уже пару столетий, блуждали еще целый день в поисках выхода. Та козья тропка, через которую они вошли, уже исчезла, вот ужалка и вынюхивала новую.
А когда сошли с нее, оказались посреди ивовой рощи. Над головой сияло россыпью самоцветов звездное небо, ухмыляясь крупным половинчатым месяцем. Полной грудью они вздохнули единодушно. Липкий туман пах как никогда сладко.
– Где мы? – огляделся Одолен.
Багулка постреляла в стороны раздвоенным языком, зачем-то растерла меж пальцев землю и прислушалась… словно бы к ветру. Одолена вновь кольнуло неясное подозрение, но догадка ускользнула из памяти, когда Багулка довольно оскалила клыки:
– В паре верст от дома.
Он мечтал о бане, каше и крепленой
В памяти вихрем пронеслись воспоминания.
Вести она получала от «сорок на хвосте». Она просватана за «величайшего в мире мужа». Она прыгнула к Одолену в лодку, перемахнув пять косых саженей, словно поддерживаемая ветром. Она растерла меж пальцев землю, словно впитывая от нее знание о верстах до родной деревни. Она ласкала пламя, словно питомца.
И тот шнур-науз, дающий краткосрочную власть над чудищами. Одолен вспомнил, где и когда его уже видел. В Жальниках, в гробнице Царей-полозов, волхвов Горына-Триглава, когда только с Багулкой познакомился.
Сейчас в ней чуялась такая сила, что пронимала даже волхва Луноликой богини. Потому что она взаправду была сильней его. Сильней всех волхвов троебожия.
Ибо была волхвицей бога Солнца Горына-Триглава, повелевающей огнем, землей и ветром.
Первой со времен Свержения Полозов. Первой за последние полтысячелетия.
14 Поучения и наставления
Второй весенний месяц,
младая неделя
Сумеречное княжество,
окрестности Тенёты
По лесу Ганька с Гармалой шатались, почитай, неделю кряду. Выискивали логово выворотня – зверя, что проклятием в человека обращен. Всю Тенёту трижды кругом обошли, раз за разом уходя все дальше в чащу. А в попадающихся по пути деревушках выспрашивали о странностях.
Ясен пень, первым делом все сообщали о замедленно, но все же расползающейся бешенице. Следом об одичавших. Наконец, хвалились, как подняли на вилы «рогатого», то бишь волхва, который, «сучий потрох», собирался под видом лекаря их еще чем-нибудь заразить.
Ганьке от этой простецкой, скорой на расправу решимости делалось не по себе. Эдак никаких хворей не понадобится, люди сами друг друга порешат. Взаправду, что ль, полозецкие происки? Сгубить врага его же руками – мысля вполне в духе хладнокровных гадов.
– Волков в округе развелось многовато, – озадаченно почесал репу староста очередной деревни. – Но мы на них облавы покуда не устраиваем. Авось то наши волколаки одичавшие? Жалко как-то, своих-то.
– Нападают? – Гармала подался вперед как хищник, почуявший добычу.
– Не, воют токмо, – отмахнулся староста, но тотчас задумался. – Хотя гончара нашего третий день не видать, он с какой-то девкой все в леса миловаться бегал. Может, и впрямь нападают?
Ганька перевел страдальческий взгляд на слепого волкодава, ожидая, когда тот начнет нудеть. И точно, Гармала жестом велел следовать за ним и на ходу принялся давать непрошенные пояснения:
– Не ведаю, волки то, али дикие волколаки. Но что одни, что другие нападали бы, будь они в обычной стае. Покуда снег не сойдет, у них самый голод. А раз не нападают, значит, слушаются кого-то разумного, с подавленными животными инстинктами. Кого-то, навроде человека. Только вот ни звери, ни одичавшие оборотни к человечьим приказам, даже поданным альфами, уже невосприимчивы.